— Разве на том складе хранится только прошлогодний воздух?
— Туда потребсоюз напихал со всего района неходовую обувь, которую нельзя продать даже на ярмарках. Так что не стоило вламываться! — Заявление явно было адресовано Алнису.
— Должно быть, этот вор, точнее, этот невор был под мухой?
— Нет, не под мухой.
— Вы что… с ним разговаривали?
— Разговаривала, он слегка того… — девушка приложила знакомый крепкий пальчик к своему лбу, — но не под мухой. И если теперь он попадется в руки правления потребителей, его страшно поколотят за то, что он ничего не взял. Идиот, кретин, лопух, колбасный огрызок — так в правлении про него говорят. Это барахло, оказывается, застраховано от воров тоже, и если бы он хоть что-нибудь взял, то можно было бы теперь спи-сать целый ворох. Когда поймают вора, я вам по-дружески говорю, то поведут его в подвал молочного пункта и за то, что он ничего не украл, будут бить, пока из него не получится сыр. Так мужики говорят. Так что имейте это в виду!
Это звучало более чем недвусмысленно. Если бы это говорил мужчина, то, чтобы доказать свою невиновность, надо было орать: "Замолчи! Не то я врежу так, что тебя будут три дня соскабливать со стены!"
— Вы хотите сказать, что это я вломился в ту открытую дверь? — строго спросил Алнис.
— Нужно было очистить гипсовую труху не только с жилета, но и со штанов. И не надо было вчера так старательно изучать замок дверей, я именно здесь, с этого места, смотрела. — Зилите опять чувствовала себя такой же могущественной, как и вчера, когда уложила этого олуха со всеми его сапогами на пол. И поэтому высокомерно усмехнулась.
Алнис сбросил рюкзак и, ворочая голову вокруг продольной оси, пытался разглядеть заднюю сторону своих штанов. Кошке или собаке это, конечно, удалось бы лучше, но все же он разглядел белый налет на штанинах.
— Теперь вы поверили, что ночью были в часовенке? — пигалица уже позволяла себе открытый смех.
— Это, должно быть, случилось во сне… Но, — Алнис распахнул рюкзак, выхватил обрывок цепи, медного ангела и, как цыган, продавая хромую лошадь, то прижимал железяки к груди, то поднимал их вверх, — это же ради искусства! От цепи остался только этот обрывок. Остальное уже переплавлено. А эта дверная ручка спаслась только потому, что была покрыта грязью и никто не видел, что она из меди. Если бы там врезали новый замок, ангела тоже бросили бы в котел, в переплавку. Но видите: как он славно улыбается… Прошу вас, улыбнитесь и вы!
Девушка не желала опуститься до уровня ангела, это унижает женщину, поэтому она только ухмыльнулась:
— Ах, вы жертва искусства… Попробуйте это внушить милиции!
Пряча драгоценности, Алнис пробубнил в бороду:
— Забудьте, пожалуйста, что вы вчера видели меня возле той двери, забудьте ангела, тогда я… тогда я позабуду, что вы как-то раз после бала помяли свое платье в копне сена…
После столь открытого шантажа Алнис стоял низко опустив голову. Он слышал порывистое дыхание девушки и удары молотка под липами возле часовенки. Девушка вдруг начала колотить кулаком сиденье мопеда. Мощно! Психоаналитики объяснили бы это так: в подсознании она вместо сиденья чувствовала спину парня.
— Вы не только взломщик, громила, вор, но еще и шпион! Какая низость…
Вор, взломщик — это еще куда ни шло, мужественное занятие, но шпион… Этого Алнис не мог снести.
— Я не хотел! Никогда в жизни не подслушивал, я же там уже спал, а вы мне почти на ноги наступили! Я даже дышать не смел!
Девушка перестала беситься.
— Так это был ваш рюкзак — я заметила что-то круглое из-под копны. Поэтому пустилась наутек… Это были вы… Какой вы… Ой… — внезапно и болезненно простонала она, даже всхлипнула, и, дернув мопед, как лошадь за уздечку, вымещая на нем свой гнев, пыталась увести его прочь.
Алнис вцепился в багажник:
— Зилите, я ни в коем случае не стал бы там спать, кабы знал, что это… что это ваша копна. Простите, пожалуйста… Никогда в жизни не буду больше спать в копнах!
— Ох, какой же вы идиот, все вы делаете не так, как люди, даже спите не так!
— Помиримся, прошу вас, помиримся! Я абсолютно ничего не слышал..
