— По последним исследованиям медицинских экспертов, Мона Лиза была… как говорится… в интересном положении. Если хорошенько вглядеться…
— Если муж да еще любовник, что ж тут удивительного. Теперь я догадываюсь: вы говорите про ту картину "Мона Лиза"! Ну ясно, там и врач не нужен, каждая женщина вам скажет: лицо отечное, руки на… ну, талия такая полная. И все это расследовали, говорите, только через сто лет. Долгонько же. И как же все это закончилось?
— Просто: Леонардо умер, Лиза тоже.
От долгого глядения этикетка бутылки начинала ослеплять. Давал себя знать выпитый стакан вина, и Азанда свободной рукой облокотилась о край постели. Туфли на высоком каблуке выгибали ступни в дугу, и те жутко устали. Азанда нагнулась, сняла туфли, затем закусила тортом.
— Великолепно! Великолепно! Ноги свободны, сама свободна. Еще немножечко, и будем пить вино. — Из тюбиков на палитру вытекали цветные сосисочки. Левой рукой он схватил грязную тряпку и время от времени тер ею холст.
— Я сейчас… этот эскиз делаю, как говорится, "al-la prima", по-латышски — "одним махом". Все еще помню слова одного старого мастера: "Лицо отделывай зеленой землей…"
— Чокнутый, что ли? Зеленое нужно только вокруг глаз.
— Истинная правда, прекраснейшая. Но в те времена: "Щеки необходимо делать возле ушей более алыми, чем у носа, потому что это усиливает рельеф лица и стушевывает эти округлости, сливает с окружающим".
— Ну, потрясно — алые щеки возле ушей! Щеки вообще теперь не красят.
— Вы-то нет, а вот художник… — И Нарбут, притронувшись кистью к полотну, забавно откидывал голову назад, будто уклоняясь от боксерской перчатки. — "Потом берут немножко черной краски из другой баночки и обводят глаза над глазным белком".
— Это уже правильнее. Без черной краски у женщин глаз сегодня не бывает.
— Закусите! Так. — И Нарбут ловил, как бабочек в сачок, мгновения блаженства при поедании пирожного, слетающие с лица Азанды, которая сама была написана вовсе не в манере старых мастеров, а совсем наоборот. Модильяни, ведь Модильяни тоже малевал милых, ветреных девушек Парижа. Но писал бы этот Модильяни в Ригс, так про него ни одна бы собака не знала. Соприкосновение пирожного с нёбом доставляло девушке такое наслаждение, будто она откусывала кусочек рая. Нет, кусочек от райского яблока.
— "Потом беличьей кисточкой оттеняют верхнюю губу, которая должна быть темнее нижней.. — вслух продолжал Нарбут.
— У меня есть западногерманский журнал "Моден-шау", но там насчет нижней губы ничего не сказано.
Издали доносились приглушенные кулисами удары гитары. Там, в зале, другие тряслись, а она здесь сидит. Хмель от стакана вина начал улетучиваться. Не будет ли весь вечер потерян зря?
— Где вы эту картину выставите?
— Везде, где только возьмут, — чистосердечно ответил Нарбут, потому что эскиз в главных чертах был закончен.
— А если не возьмут?
— От меня — Доната Нарбута? Возьмут. Я происхожу от католиков, а это тоже кое-что значит. Возможно, картину купит какой-нибудь музей для своих фондов.
— Разве… такие маленькие картины тоже покупают?
— Покупают. Автопортрет Паулюка нисколько не больше.
Нарбут поменял свою изжеванную, но не зажженную сигарету на новую и на этот раз закурил. Азанда поняла, что работа окончена. Она встала, чтобы взять с изрезанного дощатого стола второе пирожное, а Нарбут, испытывая безудержную радость после совершенной работы, поцеловал ее в шею. Слишком небрежно поцеловал, как показалось Азанде, поэтому она целомудренно отстранила Нарбута.
— Покажите, что у вас получилось.
Сегодня нельзя, не высохло. — Нарбут, не заботясь о французских брюках, полез под стол и спрятал там полотно. Он опасался, что эскиз, выполненный размашистыми и плавными линиями в стиле шведа Цорна, не вызовет восторга Азанды.
Азанда попросила закурить. С курением у нее пока дело обстояло плохо, в школе же этому не обучали. Покатав дым в надутых щеках, она его выпустила наружу безупречно синим клубом. Что ж поделаешь, если в газетах пишут, что девушки в Дании и Швеции курят с двенадцати лет?
Нарбут налил в ударостойкие чайные стаканы вино липового цвета. Они чокнулись, потом сидели на клетчатом одеяле. Горела только прикрытая желтой бумагой лампочка на столе. Нарбут положил руку на талию девушки. Они чокнулись еще. И опьянели.
