Так вот, в тот день он пришел ко мне, но отнюдь не за тем, чтобы порыться в корзинке для бумаг, где он находил иной раз ценные вещи для своей коллекции. Он зашел сообщить, что у них в отеле поселилась английская парочка. Она — красавица, стопроцентная дама, он — обыкновенный порядочный молодой человек. Она на вид года на четыре старше его. Отель «Оксиденталь» не подходит для романов, значит они молодожены, так они и отметились. Но романтическая деталь все же налицо: по-видимому, у них на исходе деньги, потому что Брзорад должен был помочь молодому супругу продать платиновый портсигар и трость с золотым набалдашником. Дама, увешанная прекрасными драгоценностями, — она запирает их в несгораемом шкафу директора, — пока ничего не продает.
— Теперь они, должно быть, уже проели портсигар и тросточку, потому что молодой супруг опять пришел ко мне, — объяснил Брзорад. — Дескать, я говорил с ним о марках. (Почты он пока никакой не получает.) Сообщил мне, что он привез с собой коллекцию марок и не прочь продать ее, если в Праге имеются филателистические магазины. Не возьму ли я это на себя, как бывало и раньше. И вот, господин диспонент, — Брзорад величает меня всегда самыми торжественными титулами, — этот англичанин вытащил из чемоданчика два альбома… Открыл один, а там такие марки, что из-за них я был бы способен совершить покушение… Одни английские колонии. Гонконг, Гвиана, Наталь, Фиджи, Австралия, Виктория, Канада, одним словом, все! Старые, новые, гашеные, чистенькие, одна красивее другой. Когда у меня перестала кружиться голова, я кинулся к вам.
Надо сказать, что Брзорад, подобно каждому мелкому коллекционеру, недолюбливал торговцев марками. Он не мог понять, как может кто-то торговать вещами, которые, по его представлению, должны быть только предметом любви. Во мне он видел надежного защитника прекрасной коллекции англичанина против самого алчного стяжательства торговцев. После того как он замучил меня комплиментами и мольбами, я вынужден был согласиться на встречу с его подопечным.
Англичанин пришел сразу же на следующее утро с альбомом, переплетенным роскошной мореной кожей зеленого цвета. Явился он с дамой, закутанной в меховое весеннее пальто. Излишне говорить, что я не разбираюсь в женщинах. Но эта оставляла особое впечатление. Я словно смотрел на ее портрет. Как бы это яснее выразиться? Вокруг личика словно рама: золотистые с бронзовым отливом волосы, выбившиеся из-под шляпы, бриллиантовые серьги в ушах, жемчуг на шее, плечи скрывает мех. Очень накрашена. Видно было, что она старше мужа. Но никто не взялся бы утверждать, двадцать ли ей еще или уже все тридцать. Англичанин был красив своей молодостью. Я прикидывал, сколько ему дать, и решил, что ему двадцать пять. Красавчиком его нельзя было назвать, но был он рослый, здоровый, со свежим лицом, какой-то простодушный человек. Лицо его показалось мне знакомым. Возможно, по какому-нибудь фильму. Там я мог увидеть такого простого, симпатичного англичанина, который под конец неожиданно оказывался героем.
У него разочарованно вытянулась физиономия, когда я объяснил ему, что сам я марками не торгую. Но его честное и искреннее лицо сразу осветилось широкой улыбкой, когда я заверил его, что постараюсь найти такого покупателя, чтобы господин — тут он назвал себя господином Юнгом — значит, чтобы господин Юнг удачно продал свои марки. И я выразил желание посмотреть их. Видите ли, я немного опасался, что в альбоме самым ценным окажется его переплет — из прекрасной тяжелой зеленой кожи с тисненным орнаментом.
Не спеша открыл я альбом.
Да, начиналось все, как всякая мальчишеская коллекция. Поймите меня верно. Вы, вероятно, представили себе, что в ней были поддельные Гамбург и Гельголанд, особенно тот, с трехцветными пометками, потом кругло вырезанные марки из американских секреток и даже несколько гербовых. А все остальные — самый обыкновенный товар, надерганный из пачек «сто штук за две кроны»?
Нет, не так это было. Коллекция Юнга была на двадцать этажей выше и тем не менее носила мальчишеский характер. У него там было — и не думайте, все в прекрасных экземплярах — с полтысячи обыкновенных марок британских колоний, но внезапно сверкнула среди них индийская телеграфная в четыре рупии 1861 г., за которую на любом аукционе началась бы драка. Или, скажем, у него было несколько Сент-Винсентов с Эдуардом, которые имеются почти у каждого коллекционера, но снова среди них оказалась пятишиллинговая Pax et justitia под короной, которые стоили, так сказать, «для брата по дешевке», по три тысячи. И так в каждой колонии оказывалось нечто подобное. Но что было самым ценным, так это множество, почти полная коллекция, благотворительных марок! Они выпускались колониями во время острой нужды в деньгах для ведения войн, для постройки больниц или футбольных площадок. Казалось, что он ходил на благотворительные базары покупать эти марки.
