Но Кейт продолжала стоять на площадке, глядя через открытую дверь в квартиру, которая выглядела так, словно Пег только что вышла оттуда, чтобы пробежаться по магазинам. А ведь она умерла уже два месяца назад. Ее белый свитер, аккуратно свернутый, как всегда, лежал на спинке кресла-качалки. Рядом стоял ее аккордеон. Кейт никогда еще не видела такого печального, такого опустелого жилища.
И тут Патрик ее поцеловал. Поцеловал страстно.
Она ответила на его поцелуй – смущенно и целомудренно.
Вышло очень неловко. Они еще немного постояли на лестничной площадке, наполовину освещенные падавшим из раскрытой двери светом, не зная, что им делать дальше.
– Мы с тобой как падшие ангелы, – сказал Патрик. – Так, наверное, сказал бы мой любимый поэт. Ангелы, которые недостаточно мудры, чтобы их спасать, но и недостаточно мудры, чтобы начать творить зло и быть изгнанными навеки.
Он наклонился и хотел снова ее поцеловать, но она успела чуть-чуть повернуть голову в сторону.
Все произошло как-то чересчур быстро. Мы же просто друзья, уверяла себя Кейт, прекрасно понимая, что это не совсем правда – и, возможно, никогда не было правдой. Больше всего ей хотелось снова прильнуть к его груди, хотелось, чтобы он еще раз так ее поцеловал – просто чтобы уж наверняка почувствовать то, что, как ей показалось, она только что почувствовала: не дружеское расположение, а жаркую любовную страсть. Но она уже упустила миг – и Патрик, поправив галстук, чуть отступил назад и сказал:
– Ну что ж, тогда до завтра?
– Да, до завтра.
Уже спускаясь по лестнице, Кейт услышала, как Патрик Харрис тихонько напевает: «Боже, спаси нашу милостивую королеву. Да здравствует наша благородная королева…»
Голос его звучал скорее печально, чем насмешливо или жестоко, и все же эти слова показались Кейт очень странными в подобный момент. Королева правила всеми и каждым. Бедная Ирландия. Бедные мы.
Кейт следовало бы рассердиться. «Вот она, свободная Ирландия!» – сказал бы ее отец.
Она остановилась на самой нижней ступеньке лестницы, потом сделала еще шаг и положила руку на ручку двери. Губы ее еще чувствовали тепло его поцелуя. И она колебалась. Потом обернулась и посмотрела на Патрика. Он по-прежнему стоял на лестничной площадке и пел, глядя на нее. Электрический светильник, точно купленное в магазине солнце, ярко высвечивал его силуэт, оставляя в тени и смягчая черты его лица.
«Боже, храни королеву…» – пропел Патрик, и голос его чуть дрогнул. Совсем чуть-чуть. Но у Кейт перехватило дыхание.
А потом он вошел в квартиру и закрыл за собой дверь. Кейт было слышно, как он, скрипя половицами, пересек комнату и остановился у кресла Пег, где на спинке, точно уснувший призрак, уютно устроился ее маленький белый свитер.
Кейт вышла прямо в холодную ночь Инвуда, чувствуя себя очень одинокой и страстно мечтая почувствовать горячий, опьяняющий запах дыма от торфяных брикетов, увидеть мягкий свет звезд, скрытый прозрачной дымкой влажного морского воздуха – воздуха родины, которая сейчас казалась ей недостижимой, как сон.
Цвет «шокинг» – ядовито-розовый, который называют еще «цветом фуксии» – это изобретение Эльзы Скиапарелли и, по сути дела, символ ее мышления. Шокировать окружающих – вот истинное проявление снобизма тех лет…
Беттина Баллард
И снова наступила пятница, и за всю неделю Кейт ни разу не виделась с Патриком. Заканчивался очередной день в «Chez Ninon». Руки и волосы Кейт были буквально насквозь пропитаны запахом шелка-сырца – весьма специфической и довольно противной смесью запахов сушеной шелковицы, морской воды, горячего воздуха и гниения. Целый день она возилась с «перьями» для нового вечернего платья миссис Астор, делая их из какого-то редкостного сорта шелка-сырца.
– Платье должно быть в «перьях» сверху донизу, – сообщил мистер Чарльз. – Мисс Нона на этом настаивает.
Воплощение в жизнь этого совершенно невозможного дизайна полностью поглотило и время, и мысли Кейт, но она была этому даже рада. За весь день она практически ни разу даже не вспомнила о Патрике. Ткань переливалась, как влажный жемчуг, и казалась какой-то ненастоящей. Чтобы удостовериться, что шелк все-таки настоящий, Кейт поднесла к одной из ниток горящую спичку. Натуральный шелк горит очень медленно. Этот именно так и горел. Но Кейт все было мало, и она решила проверить весь рулон с точки зрения его «голоса». У натурального шелка особый «голос» – точнее, весьма характерный шелест, когда трешь один кусок о другой. Такой шелк словно поет. И ткань действительно пела. Шелестела, как мягкие крылья. Шелк, безусловно, был натуральный – и работа с ним Кейт совершенно измучила.
