Милли вышла из комнаты Алана, постояв с минуту, медленно стала подниматься к себе наверх. Уставшая от эмоций, бушевавших в ней последние часы, она разделась, повесила одежду на спинку стула, вымылась и надела ночную рубашку. Потом села у окна и стала не спеша расчесывать волосы, разделяя их на тонкие пряди.
Она понимала, что ей придется оставить Джонатана. Это очень больно, но надо прекратить их роман, такой сладкий и, в то же время, такой жестокий, полный смеха, страсти и горечи. Наступило время, когда нужно, наконец, встать перед лицом реальности. Она не может и дальше беспечно плыть в тумане, надеясь, что нигде впереди не натолкнется на скалу.
Она встала и выглянула в окно. Прислонилась лбом к холодному стеклу. Где-то внутри нее все еще горел огонек страсти, разожженный Джонатаном в этот вечер; незатухающее пламя рисовало в ее вооброхении картины возможного будущего — если бы она смогла оставить своего брата одного. Но она знала, что не способна сделать такое, не хочет этого. Она навсегда останется старой девой. Навсегда непорочной. Она так и не узнает счастья прикосновения губ, рук Джонатана. Милли сжимала и комкала ткань ночной рубашки, охваченная внезапной страстью и отчаянием.
Это несправедливо! Сердце разрывалось при мысли о том, что ей придется оставить мечты о замужестве, надежду любить и быть любимой Джонатаном. Она никогда не узнает, как это — лежать в объятиях Джонатана, положив голову ему на грудь и слушая биение его сердца. И никогда не утолить этой жажды, сжигающей ее изнутри; она никогда не испытает того ощущения, о котором с мягкой таинственной улыбкой говорила Сьюзан. Она будет становиться старше и старше, так и не узнав, как это; будет завидовать кузинам и подругам. Это слишком жестоко! Должна ли она отказаться от всех надежд? От единственного в ее жизни мужчины, разбудившего в ней такие чувства?
— Нет! — Милли отпрянула от окна, и вдруг поняла, что громко выкрикнула это слово.
Она не хочет отказываться от всего! По крайней мере, она может сохранить для себя этот маленький лучик счастья. Она может быть с Джонатаном, может испытать, что это такое — быть любимой им, и она сохранит это воспоминание до конца своей жизни; оно будет согревать ее всегда.
Не оставляя времени на раздумья, Миллисент вытащила из комода шаль, сунула ноги в мягкие домашние туфли и выбежала из комнаты. Спустившись по задней лестнице, она перевела дыхание на крыльце, набросила на плечи тонкую шаль. Было уже по-вечернему прохладно. Милли пересекла двор и остановилась у дверей Лоуренса. Минуту она колебалась, но потом постучала.
Бетси не должно быть дома, она знала это. Девочка осталась у Берты со своей подругой Анабель. Джонатан один. Она старалась не думать о том, как он отреагирует на ее предложение. Об этом было слишком страшно задумываться.
За дверью послышались шаги, и на пороге появился Джонатан. В его руке была керосиновая лампа, и свет от нее падал на его лицо.
— Миллисент? — В голосе прозвучало удивление, и он поднес лампу поближе, чтобы лучше рассмотреть ее. — Что ты здесь делаешь?
— Я… я пришла, чтобы увидеть тебя, — задыхаясь, произнесла Милли. Теперь, когда она была здесь, все слова куда-то исчезли. Что, если он откажется? Что, если он не хочет быть с ней?
Джонатан выглядел встревоженным, но отступил назад, пропуская ее в дом.
— Входи. Что-нибудь случилось?
— Нет. — Милли вошла в прихожую, и Джонатан закрыл за ней дверь.
Минуту они молча смотрели друг на друга. Милли опустила глаза. На щеках выступил румянец. Она чувствовала себя нелепо и ужасно, но сейчас было уже поздно отступать. Она решила довести все до конца.
Джонатан перевел взгляд с ее лица ниже, увидел ночную рубашку, наброшенную шаль, аккуратно расчесанные волосы, волной спадающие на плечи.
— Может быть… ты пройдешь в гостиную? Миллисент покачала головой, не в силах говорить. Ей не хотелось идти в таком виде в гостиную, где она будет смотреться по меньшей мере глупо. Она жалела, что нет какого-нибудь более простого и легкого способа дать понять ему, зачем она пришла, не прибегая к словам. Но такой способ не приходил ей в голову.
