Тиун неслышно появился на пороге.
Не спеша, вразвалочку, пройдясь по терему, князь взял со стола чертежи.
– Мыслю аз, не убрать ли узорами чердаки.
И, прищурившись, долго водил пальцем по затейливым извивам, засыпая рубленника вопросами.
Васька нетерпеливо слушал; не думая, отвечал все, что приходило на ум, – только бы поскорее кончить и вернуться к главному.
Взгляд его случайно упал на тиуна, перемигнувшегося с боярином. Он насторожился, охваченный роем тяжелых сомнений.
Отобрав чертежи для чердаков и трапезной, Симеон передал их Выводкову.
– Нынче же и почни. А к ночи поглазеем на умельство твое.
И, щелкнув себя по лбу, деловито обратился к тиуну:
– Запамятовал-то аз, болтаючи, про старика.
Он подавил двумя пальцами нос и насупился.
– За сговор с веневским отказчиком перед всеми людишками, чтоб никому не повадно было, казнить того Онисима казнию, а девку взять в железы!
Пергамент вывалился из рук холопя. Он ухватился за стол, чтобы не упасть. Но это длилось мгновение. Потоком расплавленного свинца хлынула к груди кровь и залила мозг звериным гневом. Какая-то страшная сила толкнула к боярину.
Он метнулся к порогу, за которым только что скрылся князь, и налег плечами на дубовую дверь.
Из сеней донесся хихикающий смешок.
– Не обессудь, староста. Крепок запор господарской!
– Убью! – заревел рубленник и изо всех сил забарабанил кулаками в дверь. Тиун продолжал смеяться.
– Потешься, родименькой, покель голова на плечах. Пошто не потешиться доброму человеку!
У окна появились вооруженные бердышами дозорные.
Выводков метался по трапезной, как волк, попавший в тенета.
Вдруг он притих и насторожился.
«Пускай! Пускай в землю зароет живьем! – четко и уверенно билось в мозгу. – Токмо и аз ему не дам живота!»
И едва вошло в душу решение, стало сразу спокойнее.
Усевшись на лавку, рубленник принялся подробно обдумывать план своей мести.
Все представлялось ему до смешного возможным и простым: вечером придет боярин; за ним, у двери, вытянется безмолвно тиун. Нужно будет упасть на колени, а нож держать вот так (он сунул руку за пазуху). И, разогнувшись, вонзить клинок в рыхлый живот по самую рукоять. И все. Нешто может быть проще?
Умиротворенная улыбка шевельнула усы и скорбными морщинками собрала вытянутое лицо.
«Не то попытать еще…» – Задумчивый взгляд скользнул по подволоке, нечаянно задержавшись на большом железном крюке, и оборвал мысль.
Васька испуганно встал и невольно зажмурился.
«Почудилось! – срывающимся шепотом передернулись губы. – Откель ему быть?»
Но и сквозь плотно закрытые глаза с болезненной ясностью было видно, как кто-то крадется по стене к крюку с веревкой в руках.
Рубленник прыгнул к неизвестному и схватил его за плечо.
– Не надо! Не надо! Не надо!
А веревка уже обвилась вокруг шеи. И странно – вся боль и все ощущение близкой кончины передавались не тому, криво улыбающемуся неизвестному человеку (это Васька чувствовал с несомненной ясностью), но давили его самого, окутывая мозг густым туманом.
Выводков на четвереньках отполз к противоположной стене. Рука зашарила нетерпеливо по опояске. Пальцы, путаясь, долго развязывали неподдающийся узел, а завороженный взгляд ни на мгновение не отрывался от подволоки. Еще небольшое усилие, и конец кушака повиснет на дожидающемся крюке.
Умиротворенный покой сладкой истомой охватывал тело.
«Еще немного, и навсегда, до страшного Христова судища, запамятую аз и себя, и Онисима, и ее…»
Но не успело в мозгу сложиться имя невесты, как сразу рассеялся могильный туман и исчезли призраки.
– Так вот она – ласка боярская! – поднимаясь во весь рост, процедил жестко рубленник. – Так вот она – служба верная!
Жалко согнувшись, он присел на край лавки и так оставался до полудня.
Мысль о самоубийстве уже не тревожила. Думалось только о том, что нужно выручить во что бы то ни стало Клашу. Один за другим оживали рассказы странников и беглых людишек о вольнице запорожской, о волжских казаках и разбойничьих шайках, что таятся в непроходимых лесах и грабят на больших дорогах торговые караваны.
«Туда! Туда с нею бежать! Нынче же ночью выручить из полона и увести!»
