Розмысл царя Иоанна Грозного - страница 2
Рубленники весело, точно по уговору, присвистнули.
Достав из-за спины оскорд, бродяга поплевал на ладонь.
– Сказывайте, хозяева, чего робить.
– Да откель тебя ветром в наш починок[3] снесло?
– Оттель же, где тому ветру положено подле добра вашего с дозором держать помело!
– Ишь ты, балагур какой выискался! – довольно причмокнул старик и строго насупился. – А и поболтали, да за робь не срок ли нам вышел?
Ловко помахивая оскордом, Васька увлеченно пригонял бревно к бревну и сколачивал низенький сруб.
Перед рассветом старик осмотрел деловито работу и, перекрестясь, разрешил рубленникам идти в избу отдохнуть.
В клети пахло овчиной, сосной и едким потом. Жадно закусывая чесноком и пустой похлебкой, гость любовно поглядывал на окружающих и скалил тупые крепкие зубы в блаженной улыбке.
– Прямо тебе не то из лесу, не то из темницы, – перешептывались сочувственно рубленники. – Словно сорок сороков годов людей не видывал.
– Да, почитай, и не менее, – поддакнул Васька, уловив шепот.
Он вдруг поднялся и развел удивленно руками.
– Пошто тако бывает? Покель северы дуют – ништо тебе. И волк лютый – брат, и дубрава – изба родимая. А колико подует весной, осеренеет[4] колико самую малость, тужить человек зачинает.
Глубокий вздох вырвался из его груди, и синим теплом засветились большие, задумчивые глаза.
– Тако тужить зачинает и такая на сердце ложится туга, что горазд душу отдать, токмо бы сызнов к людишкам прийти да человеческий голос услышать.
– Поди, и волка к волку тянет, и пчелу к пчеле, – степенно поглаживая бороду, ответил старик и, натруженно выпрямив спину, улегся на ворохе прелой соломы.
Остальные последовали за ним.
Не спалось Ваське на земляном полу в душной клети. Едва все стихло, он неслышно поднялся и подошел к волоковому оконцу.
Хозяин подозрительно поднял голову.
– Аль замыслил чего?
От неожиданности гость вздрогнул и схватился за оскорд.
– Ты спи, старик, – выдохнул он тотчас же уже спокойней и болезненно улыбнулся. – Не приобычен аз к избяному духу. Крышку затеял с окна сволочить.
Хозяин поманил Ваську к себе.
– Ляг. С дороги-то оно эвона како отдышаться надобно человеку.
И, с отеческой лаской:
– Бродишь-то, небось и сам срок потерял?
– Не счесть, старина!
– То-то ж и аз мерекаю… А звать тебя как?
– Васькой звать. Бобыль аз – Выводков Васька.
– Так, так, – зажевал беззубыми челюстями хозяин. – А меня, мил паренек, Онисимом кличут.
Выводков помолчал; удобнее улегся и, сквозь сдержанный зевок, процедил:
– А вы чьи будете людишки?
Гордо откашлявшись, Онисим отставил указательный палец.
– Живем мы за могутным господарем, за самим князь-боярином, Симеон Афанасьевичем Ряполовским.
– Могутный-то – спору нет, а невдомек мне, пошто ночами починок робите, яко те тати.
Хозяин удивленно оттопырил нижнюю губу.
– Коли ж и робить, мил человек? Аль не русийской ты, – не ведаешь, что положено Богом да господарями шесть дней робить холопям на князь-бояр?..
Он причмокнул и покровительственно потрепал соседа по крепкому и упругому, как шея молодого коня, плечу.
– Тут и пораскинь ты умишком. Токмо и наше, что единый день да семь темных ночей.
Один из рубленников перекатился поближе к Выводкову и, не то серьезно, не то со скрытой усмешкой, вставил:
– Оно бы жить можно. Пошто не жить? Одно лихо – кормиться нечем.
– И отпустил бы, выходит, боярин, избыток людишек-то, – зло дернулся Выводков.
Онисим и рубленник улыбчато переглянулись.
– Чудной ты, гостюшек! И не разберешь, откель занесло тебя. Како князь-боярину без тьмы холопьей? Поди, зазорно ему перед суседями.
Хозяин ткнулся холодными губами в ухо гостя.
– Вот и нынче пригнал отказчик рубленников. Утресь кабалу писать будут. Хоромины князю новые поставить запритчилось.
Выводков сладко потянулся и, чувствуя, что сон властно сковывает все его существо, почти бессмысленно хлюпнул горлом:
– Лют?
– Кто?
– Боярин.
– Како положено ему родом-отечеством. Не худородного семени сын, а от дедов князь-вотчинник.
И снова нельзя было понять, говорит ли серьезно рубленник или подсмеивается над своими словами.
