Хильда не ответила.
– Нет, мама поступила правильно, – не унимался Дэвид. – Она была святая! Терпела все до конца и никогда не жаловалась.
– Едва ли никогда, иначе ты бы не знал обо всем этом, – резонно указала Хильда.
Лицо Дэвида просветлело.
– Да, мама многое мне рассказывала… Она знала, как я люблю ее. Когда она умерла… – Он не окончил фразу и провел ладонью по волосам. – Это было ужасно, Хильда! Мама была еще молодой – она могла прожить долго. Отец убил ее! Он виноват в ее смерти! Он разбил ей сердце! И тогда я решил, что не стану жить с ним под одной крышей. Я бросил все и уехал.
– Ты правильно поступил, – кивнула Хильда.
– Отец хотел, чтобы я занялся бизнесом, – продолжал Дэвид. – Но тогда мне пришлось бы остаться дома, а я бы не смог этого вынести. Не знаю, как Элфред выдержал все эти годы!
– И он ни разу не взбунтовался? – с интересом спросила Хильда. – Кажется, ты говорил, что ему пришлось отказаться от какой-то карьеры.
Дэвид кивнул:
– Элфред собирался в армию. Отец спланировал наше будущее. Дэвид-старший должен был поступить в кавалерийский полк, Харри и я – заняться бизнесом, а Джордж – заниматься политикой.
– Но получилось совсем не так?
Дэвид покачал головой:
– Харри все испортил. Он всегда был необузданным – влезал в долги и в другие неприятности. В один прекрасный день Харри уехал, прихватив с собой несколько сотен фунтов, не принадлежавших ему, и оставив записку, что не желает торчать целыми днями в офисе и намерен повидать мир.
– И вы больше никогда о нем не слышали?
– Еще как слышали! – рассмеялся Дэвид. – Харри телеграфировал буквально со всех концов света, прося денег, и обычно добивался своего!
– А Элфред?
– Отец заставил его уйти из армии, вернуться домой и заняться бизнесом.
– И он не возражал?
– Поначалу очень возражал. Но отец всегда мог обвести Элфреда вокруг пальца. Думаю, он до сих пор у отца под каблуком.
– А тебе удалось избежать этого?
– Да. Я приехал в Лондон и стал учиться живописи. Отец ясно дал мне понять, что если я займусь таким бесполезным делом, то могу рассчитывать лишь на маленькое содержание, покуда он жив, и ни на что после его смерти. Я ответил, что меня это не волнует. Он назвал меня молодым ослом, и с тех пор мы не виделись.
– И ты никогда об этом не сожалел? – мягко спросила Хильда.
– Никогда. Я понимаю, что не стану великим художником, но мы с тобой счастливы в этом коттедже, и у нас есть все необходимое. А если я умру, ты получишь страховку. – Помолчав, он добавил: – И вот теперь – это! – Дэвид хлопнул ладонью по письму.
– Мне жаль, что твой отец написал тебе, если это тебя так огорчает, – сказала Хильда.
Дэвид продолжал, как будто не слышал ее:
– Он приглашает меня приехать с женой и выражает надежду, что вся семья соберется вместе на Рождество! Что это значит?
– Разве в этом обязательно должен иметься какой-то скрытый смысл? – спросила Хильда.
Дэвид недоуменно посмотрел на нее.
– Я имею в виду, – улыбаясь, объяснила она, – что твой отец стареет и начинает испытывать сентиментальные чувства относительно семейных связей. Такое часто случается.
– Пожалуй, – согласился Дэвид.
– Он стар и одинок.
Дэвид бросил на нее быстрый взгляд:
– Ты хочешь, чтобы я поехал, не так ли, Хильда?
– Мне кажется, следует принять приглашение, – медленно ответила она. – Может быть, я старомодна, но почему бы не провести Рождество мирно, в семейном кругу?
– После всего, что я тебе рассказал?
– Знаю, дорогой, но все это в прошлом. С этим покончено.
– Только не для меня!
– Да, потому что ты не позволяешь прошлому умереть.
– Я не могу забыть.
– Вернее, не хочешь, Дэвид.
Он упрямо сжал губы.
– Мы, Ли, все таковы. Никогда ничего не забываем.
– По-твоему, тут есть чем гордиться? Мне так не кажется.
Дэвид задумчиво посмотрел на нее:
– Ты не придаешь особого значения верности памяти, не так ли?
– Я верю в настоящее, а не в прошлое! Цепляясь за прошлое, мы искажаем его и начинаем видеть в преломленном свете – так сказать, в ложной перспективе.
– Я могу припомнить каждое слово… каждое событие, происшедшее тогда! – горячо воскликнул Дэвид.
– Можешь, но не должен, дорогой! Это неестественно! Ты смотришь на прошлое глазами мальчика, каким был тогда, а не более умеренным взглядом зрелого мужчины.
