В несколько мгновений все переменилось. Зерзень, выигравший два-три неожиданных для противника удара, должен был отбиваться от свирепо насевших на него мужчин. Как ни ловок и увертлив оказался юный витязь, не было у него ни малейшего вероятия уцелеть. Закованные в железо матерые воины, прижав юношу к столу, рубили сноровисто и расчетливо, как дровосеки. Он же натыкался поясницей на столешницу и неистово вращал меч.
С ужасным чувством беспомощности, невозможности заслонить и защитить ощущал Юлий тяжесть безвольно просевшей девушки. Ладонь его намокла. Из-под лезвия кинжала пузырилась кровь, распавшиеся губы окрасились розовым. Глаза умирающей закрылись, но надсадное дыхание было шумным, словно девушка сознательно боролась со смертью, поставив против гнетущего небытия все свои лучшие качества: старательность, честность и скромность, — она дышала добросовестно и глубоко. С каждым новым вздохом толчком выходила кровь и с ней вытекала жизнь. И когда насильственное дыхание пресеклось, Юлий заторопился уложить немеющее тело на пол — кровь хлынула горлом. В отчаянии закусив губу, с лихорадочной поспешностью принялся он раздеваться, чтобы сдернуть с себя рубаху для перевязки. Левая нога девушки вздернулась, подогнувшись в колене… и медленно, расслабленно распрямилась.
Мертва.
Забыв слова, Юлий взрычал по-волчьи, когда сунулась сюда Милица-ведьма. Но ведьма только глянула. Она кинулась туда, где звенели мечи, страшно пыхтели и топали в убийственной работе мужчины. Махнув рукавом, Милица высыпала сноп искр. Огонь так и шурхнул — стражник прянул, хватаясь за опаленную бороду. А она снова швырнула горсть искр — в глаза. Этот взвыл, она прыснула огнем другого, и Зерзень, подгадав, рубанул противника выше локтя в не защищенное кольчугой место. Последний, оставшийся один на один с врагом, боец растерялся от чертовщины и тоже попал под меч. Зерзень безжалостно добивал раненого в спину.
Но и сам не уберегся. Страшно вскрикнула Милица, пытаясь предупредить, — Любомир, вскочив на стол, обрушил секиру сверху. Голова витязя треснула вместе с кудрями, и он повалился мешком.
Милица попятилась, не в силах совладать с обуявшим ее ужасом.
Связанный Рукосил, мотаясь спиной, крикнул:
— Держите ее! Что же вы!
Юлий стоял, в руках его оказался кинжал — прежде острое лезвие торчало в груди девушки, а ныне там осталась неправдоподобно узкая щель, которая наполнилась черной кровью… Еще мгновение — княжич бросился к выходу. На пороге он столкнулся с Ананьей, который стремился в зал с другой стороны, они едва разминулись. За спиной слышалось «держите!» Юлий выскочил на мраморную лестницу, где челядь и латники тоже валили к выходу, крики раздавались уже во дворе.
Возбуждение распространялось по закоулкам усадьбы, народ во дворе бежал или озирался, куда бежать, проскакал всадник. Обнаженный по пояс Юлий — где-то он остался без рубашки, — измазанный кровью и с кинжалом в руке, никого не удивлял. Княжич лихорадочно шагал по тропинкам. Иногда он судорожно и глубоко вздыхал, как человек, готовый разрыдаться, но не плакал, в глазах застыл сухой блеск. Всякий раз, когда раздавался гам беспорядочной погони, он сворачивал в сторону, шагая без всякого направления, и так наткнулся на ограду, довольно высокую каменную стену. Тогда он взял вбок.
И тут в зарослях зашуршало, прямо на него вылетела, запинаясь от изнеможения, Милица. Измученная настолько, что остановилась, судорожно разевая рот в жарком, поверхностном дыхании, и несколько мгновений, остолбенев, не находила в себе силы ринуться вспять. Она шарахнулась на кусты шиповника. Широко развевающееся платье, слишком длинное и свободное в подоле, зацепилось, затрещало, напруженно удержало Милицу, — женщина упала, окончательно запутавшись. Она пробовала освободиться, не вставая, рванулась — не тут-то было! Зеленый шелк перекрутился в колючих ветвях. Охотник с обнаженным клинком уже стоял над попавшей в силки дичью.
Милица произнесла несколько быстрых, задушенных слов. Юлий нагнулся, пытаясь разобрать эти заклинания, и тут она в крайнем испуге схватилась за лезвие. Бессознательно он рванул кинжал на себя — разрезанная ладонь женщины окрасилась алым. Однако она не вскрикнула, а зыркнула в сторону, где слышался топот и перекрикивались голоса. И снова вскинула на Юлия огромные, еще расширившиеся от предсмертного ужаса глаза.
