На пороге явилась еще одна Милица — весенняя.
Она остановилась, вперив невидящий взор в пустоту.
— Вот что это значит, государь, — объявил Рукосил.
Прозрачная накидка на голове вошедшей соскользнула с гладко уложенных волос и, не зацепившись на плечах, упала на пол. Женщина не шелохнулась, чтобы ее удержать.
Другая Милица, напоминавшая жаркое лето, вышла из неподвижности и шагнула навстречу двойнику. С налету, всей хлесткой пястью отвесила она вдруг жесточайшую оплеуху. Весенняя пугливо дернулась под ударом.
В осевшей тишине прозвучал голос Рукосила:
— Какая непринужденность!
— Теперь я понимаю, да! Теперь понимаю, — пробормотал Любомир, хотя растерянный, ошеломленный вид его служил ненадежным доказательством такого обязывающего заявления.
Теперь, когда обе Милицы стояли друг против друга — одна с горящими глазами, хищно раздувая крылья носа, другая — бесчувственно обомлев, — теперь разительная противоположность двух Милиц была совершенно очевидна. Так же как и полное телесное сходство женщин.
Приоткрыв рот, Любомир переводил взгляд с одной на другую.
— Сестры, — сказал он полуутвердительно.
— Нет, — возразил Рукосил. — Хуже, государь. Много хуже.
Двусмысленные эти слова отозвались в смежном покое звоном железа — в зал ввалилась стража. Латников вел благообразный бородатый малый с важной строгостью во взоре. Это и был, очевидно, начальник стражи сотник Дермлиг. Вместо шлема голову его покрывала шапочка с перекрученным страусовым пером, торчащим назад на длину вытянутой руки. Легкий полудоспех, казалось, служил изящным дополнением к яркому наряду: из-под железных пластин с золотой насечкой выбивались разрезы и ленты.
Начальник стражи сжимал в руке сложенный пергамент. И словно запнулся — когда обнаружил перед собой двух мало чем отличных государынь. Еще сделал он крошечный шажок и развернул указ, чтобы свериться с полученным распоряжением. Приказания содержались на обеих сторонах листа.
— Действуйте, Дермлиг! — с тихим злорадством в голосе сказал великий князь.
Служилый, как видно, не любил шутить. В строгом лице его, отличавшемся жесткими правильными чертами, в холодных глазах нельзя было найти и признаков игривости.
— Государь, — сказал он, приподнимая шляпу вместе с колыхнувшимся пером, — этот указ, на нем стоит ваша подпись, мне передал повар Малей Лязло, черный повар людской кухни. А Малей получил его от поваренка…
— Вы получили указ? — оборвал сотника князь.
— Получил, — подтвердил он, зыркнув невольно в пергамент.
— Там стоит моя подпись? — с каким-то необъяснимым, накипающим бешенством переспросил Любомир.
Дермлиг два раза перевернул пергамент, с преувеличенным вниманием всматриваясь в письмена. На лбу его проступила испарина.
— Государь, — сказал он, наконец, с упрямой отвагой в голосе, — здесь стоит ваша подпись. Две подписи… Но Малей Лязло пропил совесть, ему нельзя верить…
— Ни слова больше! — вскричал государь, хлопая по столу.
— Я хотел бы…
— Действуйте по указу! — теряя остатки терпения, взрычал великий князь и схватил со стола грязный сапог.
Сотник побледнел и как-то особенно выпрямился. Кончик страусового пера, отброшенный от головы назад, подрагивал в бесплодной попытке взлететь.
— Дайте сюда! — вмешалась летняя Милица и протянула руку за указом.
Неповиновение начальника стражи выразилось в полнейшей неподвижности.
— Дайте, — прошипела государыня, срываясь.
В этот миг она забыла обо всем, кроме испепеляющей ненависти к упрямцу. Она утратила самообладание не более чем на миг, но его хватило Рукосилу. Схватив вдруг весеннюю Милицу, одним рывком он поставил ее за спиной летней соперницы и вскинул над ними руку. На пальце вспыхнула яркая, режущая пронзительным красным светом точка. Раздались несколько громовых слов, под действием которых жуткая дрожь пробрала летнюю Милицу. Она начала извиваться, нечеловечески изворачиваясь и сразу утратив осмысленность лица, начала вздуваться и перетекать, как разгулявшееся тесто. И вдруг раздался хлопок, как если бы из большой бутылки с напором вылетела пробка. Милица лопнула, рассыпаясь в прах, и вместо нее очутилась пред изумленными взорами помертвело глядящая старуха.
