Вся страна до последнего подпаска пребывала в уверенности, что род Шереметов не придет к упадку прежде, чем не подломится или не будет заменен на новый престол.
Острословы утверждали, что именно по этой причине князья рода Шереметов выбирали себе в жены тоненьких, изящного сложения девушек. И неизменно отправляли растолстевших княгинь в монастырь. Эта злая судьба явно не грозила Милице: девичий стан не знающей возраста государыни не испортили и тройные роды. Шереметы, казалось, достигли вершины благополучия и славы.
А Юлий — что ж, маленькую веточку большого дерева можно было обломать безболезненно. Он чувствовал это так же, как все присутствующие. Были здесь еще два зеленых росточка: младший брат Юлия Святополк и сестра Лебедь, которых поставили возле думцев западной стены, поближе к престолу. Место Юлия было посредине палаты на истоптанных плитах прямо под сердцевиной звезды.
Бледный Святополк в пышном черном кафтане и белых чулках держал маленький Родословец и почти не отрывал от него глаз. Впервые попавшая в Звездную палату Лебедь зыркала украдкой по сторонам, неизменно возвращаясь взглядом к Юлию. У сестрички были доверчивые глаза и курносый, простоватый носик. Русую головку ее оплетали праздничные цветы. Дочерей Милицы не было.
Сначала — необыкновенно долго — дьяк Пятин зачитывал письменные показания, допросы, очные ставки, донесения. Даже Юлий перестал следить, хотя сперва и напрягался это делать. Подавшись вперед и скособочившись, великий князь Любомир опирался на подлокотник престола, чтобы перевалиться потом на другой бок и опять застыть в неподвижности. Хмурая дума не сходила с его болезненного чела. Прекрасная, как в шестнадцать лет, Милица не поднимала глаза, но слушала — так, словно все звучащее под звездчатым сводом палаты было ей в диковину.
Когда дьяк кончил, руки его дрожали от утомления. К тому же он был близорук, очки мало помогали в полумраке старинной палаты с цветными стеклами и толстенную книгу на руках нужно было подносить к глазам. Запинаясь, из последних сил довел он повествование до конца.
— Господа дума! — молвил великий государь пересохшим голосом. — Придется решать.
Бояре, потупившись, молчали. Слышно было только, как Святополк шепчет лихорадочную молитву.
— Отец! — переглянувшись с Лебедью, начал Юлий и тут же запнулся, приметив, как грозно вскинул очи великий князь. — Великий государь! — поправился княжич. — Ни в чем я не виноват! Громола… я любил. Вы хотите лишить меня… права престолонаследия. Но я сам отрекаюсь. — Любомир Третий молчал, и невозможно было понять, как принимает он слова сына. Милица шаркнула глазищами с некоторым вроде бы любопытством.
— Я отрекаюсь, — повторил Юлий с вызовом.
— Великий государь! — неверным голосом заговорил Святополк и неожиданно для всех бросился на колени, простирая руки, в одной из которых дрожал Родословец. — Я тоже отрекаюсь от престола. Я уйду в монастырь. Позвольте мне посвятить жизнь богу! — он быстро осенил себя колесным знамением: сложенным двуперстием описал на груди круг, и поклонился до земли.
— Великий государь! — продолжал Юлий. — Позвольте мне удалиться от двора, я уеду. Пожалуйста, папа! В пустыню, за море, в горы!
— Я пойду с Юлькой! — слезно выкрикнула сестра Лебедь.
Такого позорища не ожидали, видно, даже седобородые бояре. Любомир подергивался, терзаясь и яростью, и стыдом. Подняла голову Милица, с несказанным изумлением озирая все это представление.
— Цыц! — поднялся государь, пристукнув подлокотник. — Цыц у меня, сопляки! Молчать!
Лебедь ударилась в слезы. Многие годы по неизвестной причине сестрице не позволяли видеться с Юлием.
Опять подал голос Святополк:
— Грешен я, отец и матушка, грешен. Первый грех — завидовал покойному брату Громолу. — Святополк в низком поклоне коснулся лбом пола. — Видел дурной пример покойного брата моего любезного Громола и не увещевал. Видел дурное влияние Юлия на благоверного наследника и не смел увещевать. Грешен. — Лбом об пол. — Имел дурные мысли о брате моем Юлии. — Об пол! — Дурно думал о государыне Милице. Нуждаюсь в покаянии, грешен. — Об пол! — Не доверял неизреченной мудрости богоизбранного отца моего багрянородного Любомира…
