— Как твоя щека? — спросил Громол прежде, чем обратился к действительно важному.
— Пустяки! — вспыхнул Юлий.
Брат это понимал и больше к щеке не возвращался.
— Так вот, чтобы ты знал, — торжественно начал он. — Жизнь моя зависит от оберега, который дала мне… одна добрая женщина. Пока оберег со мной, плевать мне на Милицины козни. Понятно?
— Да, — прошептал Юлий.
Короткая куртка Громола из стеганого бархата имела высокий, под самый подбородок воротник, обрамленный выпущенными на палец или два кружевами. Он расстегнул запиравшие горло и грудь жемчужины и запустил руку под бархат, вообще алый, а в сумерках багровый, оттенка засохшей крови. В руке его развернулся, свисая завитками, серый, неровно обрезанный ремень, длиною, наверное, в полтора локтя:
— Вот! Я показал, потому что пойдем на отчаянное дело. Эта кожа, она нас обоих обережет.
— Чья это кожа? — спросил Юлий. — Кто тебе дал?
— Змеиная. И слушай дальше: без этой петли на шее мне несдобровать, и сейчас, и потом. Если хоть один человек узнает или догадается…
— Провалиться мне на этом месте! — истово воскликнул Юлий, прижимая руки к груди. Громол угадал, отчего у брата пресекся голос и влажно заблестели глаза, и добавил только:
— Если оберег попадет в чужие руки, я погиб.
Потом замотал змеиную кожу — тонкий, снятый без швов чулок — вокруг шеи, затолкал поглубже и тщательно застегнулся.
— Не мешает? — спросил Юлий участливо, но довольно глупо. Вообще-то он имел в виду совсем другое: кто же все-таки удружил Громолу оберегом? И где эта добрая женщина ныне? И не припасла ли она еще нескольких оберегов? А если да, то раздает ли она змеиную кожу по своей доброй воле или за какую службу? А если за службу, то за трудную ли?
Ничего этого Юлий не спросил.
Подошла пора вплотную заняться Блудницей. Громол показал ключ — едва умещавшуюся в кармане железяку. Начали собираться. От разговоров шепотом у Юлия мурашки пошли по коже. Он долго не мог приладить на место скрипучую дверцу потайного фонаря. Громол задрал куртку и позволил пощупать спрятанную под ней кольчугу.
Вооружение младшего брата составлял широкий кинжал, которым можно было и рубить (кого?). А наследник имел при себе легкий длинный меч с золоченой рукоятью — игрушка, кованная из лучшего харалуга, упругого и звонкого железа, который привозили из Мессалоники. Громол даже разрешил брату помахать клинком в комнате.
Вышли, когда стемнело. Заметно прибавившая за последние несколько дней луна появилась на небе заблаговременно, еще при солнце и теперь ярко светила на крыши, на верхушку Блудницы, сбитую из досок, днем темных, а сейчас высветленных. Внизу, в глухоте улиц было темно. Юлий не стал запирать вход в свои покои, оставил дверь приоткрытой на случай, если придется… мм… быстро возвратиться. Однако ничего не сказал брату об этой трусливой предосторожности.
— Ты не бойся! — прошептал Громол. Совершенно не ясно было, мог ли он видеть и слышать, как Юлий трясется.
Полукруглая дверь в Блудницу лежала в глубокой тени.
— Посвети! — свистящим шепотом велел Громол.
Юлий приподнял над фонарем покрывало, заиграл свет.
Не скрипнув, отомкнулся замок, под легким толчком дверь провалилась внутрь и обнажила непроницаемо плотную темноту, в которой потонул дрожащий луч света. Страшно было беспокоить этот мрак даже светом. Должно быть, Громол чувствовал то же самое. Не переступая порога, он тихонько обнажил меч и ткнул клинком пустоту, потом оглянулся на брата — не слишком уверенно. Пущенный в черный проем камень звонко щелкнул. Громол подобрал второй камешек и тоже его бросил — неживой стук… И тишина.
Вдруг с необыкновенной отчетливостью донесся грохот падающей цепи, завизжали колеса. Судорожно переглянувшись, мальчишки сообразили в следующий миг, что это колодец, — там, в глубине крепости, в пятидесятисаженную пропасть упала большая многоведерная бадья, цепь размоталась на всю длину и бадья плюхнулась — уже неслышно.
— Полно трусить! — прошептал Громол. — Наш родовой замок. Мы здесь хозяева. Кого нам бояться?
Если бы Юлий знал кого!
— У тебя оберег, — сказал он еле слышно.
