Хладнокровный и уверенный в себе маг после этого приёма просто должен был оставаться на месте. Неясыть не выдержал, всё же отбежал чуть подальше.
Мертвецы с рёвом и воем вцепились друг в друга, ломая пальцы, вырывая руки, кроша рёбра. Они дрались что было сил, пытаясь дотянуться до вожделенных красных капель; они не могли сейчас действовать сообща и потому – раздирали друг друга на части. Фесс своими глазами видел, как здоровенный мертвяк вцепился обеими руками в верхнюю и нижнюю челюсти более удачливого соперника, рванул, сдёрнул череп с позвоночного столба и в ярости разбил о ближайший могильный камень.
Не прошло и нескольких мгновений схватки, как перед Фессом осталось всего двое врагов. Остальные валялись на земле бесформенной грудой переломанных костей и разбитых черепов. Они были ещё живы, с ними предстояло ещё много возни, но главное было достигнуто. Неуязвимые для человеческих мечей и копий, неупокоенные могли вот так перебить себя только сами. Правда, мало «какой маг мог решиться на такой приём, прибегнуть к собственной крови…
Но с последними двумя (в том числе тем самым сорвавшим чужой череп гигантом) Фессу предстояло управляться теперь в буквальном смысле голыми руками. Капающая из запястья кровь сводила мертвяков с ума, они пребывали в состоянии исступлённого бешенства: их сдерживала только высоко поднятая рука чародея. Для неупокоенных это было словно поднятый сверкающий меч, окутанный облаком Силы.
Последней Силы, приходится признать…
Начиналось самое противное. Теперь он, Фесс, должен был стать одним из них, влезть в шкуру давно умершего, проникнуть в их полные ненависти ко всему живому мысли – с тем чтобы повести их за собой и накрепко запечатать могилы. Или уничтожить, что, по правде говоря, предпочтительнее. Тем более не будем забывать, что это – испытания…
Мёртвые нерешительно топтались на месте. Там, где только стоял их ненавистный враг, теперь появился их собрат, такой же точно, до кончиков белых фаланг. И он, этот собрат, звал их за собой, звал, обещая много-много вкусной солоноватой крови, мягкого человеческого мяса и – самое главное – человеческих страданий, то, что слаще и первого, и второго.
С утробным рыком неупокоенные двинулись следом.
Фесс вывел мертвяков с кладбища. Пока ещё они в его власти… пока у него самого хватает сил не сорваться… пока ещё он может их вести. Делать нечего, придётся кончать их возле церкви – что ни говори, но магия Спасителя имеет некую силу. Сейчас рад будешь и такой помощи.
Окружающий мир Неясыть сейчас видел примерно так же, как и те, кого он вёл за собой. Мутная темнота, алые сполохи чужого страха, ужаса, отвращения… слепяще-белый прямоугольник церкви, свет режет мёртвые глаза, но там, возле белых стен, – очень-очень много живых, очень-очень много страха, и потому мёртвые идут. Нельзя сказать, что они очень уж сильно страшатся магии Перекрещённой Стрелы – ненависть всегда сильнее, она зачастую побеждает даже страх смерти, – и потому неупокоенные идут. Конечно, они не знают, что селение уже вымерло, что его обитатели с громкими отчаянными воплями разбежались кто куда, церковные двери захлопнулись за последними и там что было мочи заголосил хор – словно громкая молитва может помочь лучше, чем даже немая!.. Они не знали, что алые и жёлтые огоньки – лишь искусно поддерживаемая Фессом иллюзия, они верили ему, своему брату, который сейчас вел их на гибель.
Неясыть одновременно чувствовал и напрягшийся чужой след. Малефик вылез из своего укрытия. Конечно, ему деваться некуда – или срочно нужно принести кого-то в жертву, хоть кого, петуха, кошку, собаку – кого угодно; это поможет, но ненадолго; потому что кладбище уже очищено, и злодею теперь всё нужно начинать сначала.
Но это мы ещё посмотрим…
Да, так и есть – идёт сюда. Надо же! Хватило смелости, вылез… когда всё село сидит по сундукам и подпольям, завывая и мелко трясясь от страха. Хороший малефик, смелый… вот почему же только творит такие злодейства? В принцип меньшего зла это никак не укладывается. Не было никакой нужды в таких чудовищных жертвах… ни эпидемии, ни иного всеобщего бедствия… Зачем, почему, для чего?
