– Спи крепко, мой ученик, мой лучший ученик… Я налагаю на тебя заклятие сна – не противься, не надо, завтра тебе понадобятся силы. Потому что если ректорат и согласится на твой досрочный выпуск, отменить выпускные испытания не смогут даже они. Право на посох тебе придётся доказывать – и притом без всяких скидок.
– А как же всё то, что осталось неразгаданным? – спросил Неясыть. – Обряд в катакомбах, Эвенстайн и Бахмут… У нас были только предположения, но никак не уверенность!
– Ты прав, – согласился Тёмный. – Мы очень многого не знаем. Меня, например, тревожит та девчонка, Атлика… мне бы не хотелось, чтобы Инквизиция вцепилась в тебя с самого начала, когда у тебя ещё нет имени и богатые города не могут за тебя заступиться.
Фесса словно пружиной подбросило на койке.
– Атлика?!
Ну конечно. Как же он мог забыть?! Ведь она может сейчас валяться где-то в своей жалкой комнатушке и, корчась от боли, умирать – в то время как её внутренности, её душу пожирает жуткое, неведомое существо, неведомо как прорвавшееся сюда, в славный Ордос…
– Ты что?! – опешил Тёмный. – Забыл, что тебе лежать надо?!
Однако Фесс его уже не слушал. Подхватив свою сумку, с которой ходил вместе с Даэнуром в недавний поход, он молнией вылетел за дверь.
Наставник ему не препятствовал, ведь Тьма – это свобода.
* * *
В Ордосе царил сумрак. Фесс мимоходом подумал, наступил ли это ещё только вечер того дня, когда они втроём с Анэто изгоняли прорвавшихся в город тварей, или же он, Неясыть, провалялся без сознания весь вечер, всю ночь и весь следующий день до вечера.
Всё так же плыл над городом тревожный, скорбный голос большого колокола, но на сей раз в нем уже не слышалось той тоски и обречённости, что в прошлый. Несколько раз Фесс замечал группки магов Академии по два-три человека – они ходили из дома в дом. Вторым зрением Фесс различал немало порождений призрачной половины мира, однако их стало заметно меньше. Только ххоры, точно воронье, по-прежнему кружились над многими крышами, но и этих гадов поубавилось много против прежнего.
Атлика! Где тебя искать?!.. Ноги сами несли Фесса вперёд, и он, за неимением лучшего, предоставил им выбирать дорогу.
Вот и знакомый перекрёсток, вот и знакомая вывеска кабачка, вот и… На этом сходство кончалось. Дом напротив был наглухо заколочен, над дверью свисало широкое чёрное полотнище. Около трубы вилось три или четыре ххора. Да и сам кабачок оказался закрыт – хорошо, что не забит, как поражённый заразой. Нет, тут просто были закрыты все ставни и наглухо заперта дверь. В отдалении, как раз в том переулке, откуда появилась Атлика, Фесс увидел лежащее на брусчатке тело. Сердце замерло и отчего-то оборвалось вниз, хотя никаких причин к этому, конечно же, не было – мало ли какой бедняга нашёл здесь свой конец?
Очевидно, в эту более бедную часть города маги и целители Академии добраться ещё не успели. Однако не прошло и пары минут, как Неясыть услышал негромкое скорбное пение – шесть или семь голосов тянули заупокойный распев. Из-за угла появилась небольшая процессия – люди шли с носилками, факелами и длинными крюками. Следом двигалась тяжёлая подвода – насколько Фесс мог понять, она доверху была заполнена телами.
Процессия остановилась возле неподвижно лежащего тела, священник в длинной коричневой рясе нагнулся над несчастным, что-то забормотав. Люди подхватили молитву. Двое поставили на землю носилки, приготовившись крюками перевалить на них мёртвое тело.
– Стойте! – внезапно выкрикнул Фесс. – Остановитесь или вы погибнете!
С необычайной ясностью он увидел сейчас притаившееся в покойнике существо – изрядно лишившееся сил, но всё еще грозное, сытое и потому – смертельно опасное. Если бы процессия подошла несколько позже… ну, скажем, на рассвете, тварь уже не способна была бы атаковать, впав в голодное оцепенение. Но сейчас она еще слишком хотела жить.
Люди замерли, изумлённо глядя на дерзкого. Чёрный плащ Фесса сам по себе смог бы ввести их в заблуждение – очень многие носили этот цвет сейчас, в дни траура, – но на запястье молодого волшебника, как назло, предательски сверкнул его безымянный браслет, и люди испуганно шарахнулись. Остался стоять только священник, хотя и он побледнел – это было заметно даже при свете факелов.
