Сейчас, когда процессия направлялась к месту погребения императрицы, Мэддину показалось, что в сердце Юнары найдется место хоть какому-то подобию человеческих эмоций. Принцу пришло в голову, что ему, наверное, следовало бы встревожиться: самое близкое к любви чувство, которое могла испытывать Юнара – по крайней мере любви в общепринятом понимании этого слова, – это страх потерять любовь.
По щеке молодой женщины прокатилась серебристая слеза, которая тут же замерзла на стылом зимнем воздухе. Отчасти из сострадания, отчасти по привычке принц накрыл ладонью ее пальцы. Юнара взглянула на него, но, как обычно, ему было трудно понять выражение ее взгляда. Она никогда не открывала душу посторонним. Мэддин вспомнил, что эта скрытность поначалу его привлекала, а теперь – по какой-то странной иронии судьбы – начинала отталкивать.
– Сколько еще осталось ехать? – спросила Юнара у своего Избранного – самого главного Акскевлерена из ее слуг, который сидел напротив.
Как почти все Избранные, внешне Нетаргер был похож на свою госпожу: такой же стройный, бледный и темноволосый. Он высунулся из окна паланкина, а когда втянул голову обратно, то с его волос стекали капли дождя.
Нетаргер вытер лицо рукой и пожал плечами.
– Сейчас слишком темно, чтобы сказать наверняка. Думаю, подъем уже закончился, так что, вполне возможно, осталось недолго. Вы хотите, чтобы я прошел вперед?
Юнара покачала головой. Мэддин посмотрел на Нетаргера, пытаясь угадать его настроение. Но, подобно своей госпоже, тот всегда тщательно скрывал свои эмоции. Принц заметил, что его собственный Акскевлерен, Кадберн, тоже следил за Нетаргером.
Кадберн представлял собой исключение из правил, касающихся Избранных. Хоть Мэддин и отличался бледной кожей и темными волосами – как и все Кевлерены, – он был слишком невысок и широкоплеч по сравнению с другими представителями своей семьи; его волосы были коротко, по-военному, подстрижены. Светловолосый Кадберн, напротив, отличался высоким ростом и стройным телосложением.
Хозяин и слуга едва заметно улыбнулись друг другу и вновь стали смотреть в окно паланкина, рядом с которым шагали королевские стражники в насквозь промокшей темно-зеленой форме, их оружие уныло позвякивало.
Мысли Мэддина вернулись к собственным проблемам. Если причина его мрачного настроения крылась не в отсутствии приключений и разнообразия, то в чем тогда дело? Чувство недовольства постепенно нарастало, и это было лишь частично связано с эмоциональной отстраненностью Юнары. Подобным образом начинается болезнь… Интересно, а что, если такая болезнь обернется настоящей лихорадкой?
Во имя Сефида, пусть произойдет так, что новая императрица сочтет нужным вновь отправить его на границу…
Носильщики изменили темп движения. Значит, Нетаргер был прав. Подъем прекратился, и идти стало легче. Даже стражники теперь шагали не так тяжело.
По мере того как процессия приближалась к Хэссоули, пропинавшийся сквозь облака тусклый свет совсем исчез. Тень огромной горы превратила день в ночь, и Мэддину казалось, будто у него на плечах лежит тяжелый груз.
И вот стала видна расщелина, где располагался императорский мавзолей. Стражникам пришлось зажечь факелы, чтобы осветить дорогу слугам, которые несли паланкины. По крайней мере узкое отверстие в верхней части расселины не давало дождю просочиться внутрь, но по полу протекал быстрый ручей, в котором моментально намокли сапоги стражников.
Мерцающий свет факелов отбрасывал жутковатые отблески на гранитные стены расщелины, и вырезанные в камне лица императоров и императриц на ближних гробницах словно ожили.
Наконец процессия остановилась. Кевлерены и Акскевлерены стали выбираться из своих паланкинов. И хозяева, и слуги зашагали по ледяной воде, которая достигала уровня лодыжек. Они уже подходили ко входу в расселину, когда дождь превратился в настоящий водопад, заполнивший окружающее пространство своим ревом. Мэддину показалось, будто он слышит протестующие голоса мертвых.
– Мне здесь не нравится, – тихо сказала ему Юнара. – Я рада, что я не императрица. Не хотелось бы, чтобы меня похоронили здесь.
