– Мне не спалось.
Идальго подошел к герцогу. Какое-то время они стояли бок о бок, как когда-то в детстве. Паймер закрыл глаза и постарался сделать вид, как будто все в порядке.
Увы, это получилось у него плохо. К тому же еще ни разу в жизни он не чувствовал себя столь одиноко.
Когда герцог снова открыл глаза, то заметил, что выражение лиц стражников изменилось. Или это только показалось ему? Но нет, действительно: в их взглядах появилась настороженность, если не страх.
«Неужели это потому, что рядом со мной Идальго», – подумал Паймер.
– Может быть, велеть, чтобы подали завтрак? – спросил Идальго. – Если надо, я разбужу слуг.
– Не стоит, – сказал Паймер раздумчиво. – А впрочем, давай. Отличная мысль. Поручаю тебе это дело.
– А вы сами разве не пойдете в дом? Здесь довольно свежо, – заметил Идальго.
– Я не замерз, – покачал головой Паймер. – Вам небезопасно оставаться одному.
– Я стою здесь уже достаточно долго, – спокойно произнес герцог, – и никто не сделал мне ничего дурного. А теперь ступай и проследи, чтобы нам подали завтрак.
Идальго пожал плечами и ушел. Паймеру тотчас стало спокойнее. Однако он ощущал едва ли не физическую боль при мысли о том, что вся его прежняя жизнь, все его прежние взгляды на мир разнесены в щепки ветром ривальдийской революции. Герцог чувствовал внутри себя лишь пустоту. Ведь если у него отобрали прошлое, то как может он быть уверен в будущем?
Солнечные лучи начинали золотить крыши самых высоких зданий Геймвальда, но желанного тепла они не принесли.
Весна в Омеральте всегда служила поводом для проведения разного рода праздников. Казалось, будто каждую неделю всевозможные гильдии, купеческие дома и зажиточные Кевлерены, желающие выставить напоказ свое состояние, а заодно поддержать нуждающихся художников, устраивали выставки живописи и скульптуры, литературные и музыкальные вечера, давали балы.
Три дня, которых императрица Лерена Кевлерен страшилась больше всех остальных, занимал Фестиваль Историй, когда все до единого драматурги с претензиями на имя в литературе боролись друг с другом за место в театральной афише.
Это было любимое мероприятие Паймера: он посещал театр всякий раз, когда приезжал в Омеральт из своего загородного поместья. Лерена обещала начать фестиваль в его отсутствие. К сожалению, на его открытии необходимо было высидеть от начала до конца на спектакле по пьесе Кэшел Грейтейн «Рождение Империи». Эту пьесу ставили всякий раз не столько как дань уважения к таланту ее автора, сколько в честь правящего дома империи. Лерена уже потеряла счет тому, сколько раз она видела «Рождение Империи» – наверное, примерно столько же, сколько часов проспала в театре на этом спектакле.
На этот раз, так как событие все-таки было важное, ей ничего не оставалось, как заставить себя бодрствовать. А поскольку на спектакле присутствовала и автор нетленного шедевра, то Лерена изо всех сил пыталась отыскать нечто новое в пьесе, по поводу достоинств которой как драматического и исторического произведения ей придется высказать свое мнение в разговоре с Грейтейн.
Действие развивалось мучительно медленно – по крайней мере до того места, где Эмбер, великий прародитель хамилайского клана Кевлеренов, должен выбирать: то ли ему казнить собственного сына за то, что тот преступил закон, то ли простить и утратить моральное право быть императором. Разумеется, Эмбер выбрал казнь.
Неожиданно Лерена стряхнула с себя апатию. Почему она раньше не замечала, насколько сильна, насколько волнующа в действительности эта сцена?.. Наверное, императрица была слишком молода, чтобы оценить спектакль по достоинству в те первые десять раз, когда его видела. Вернее, не могла правильно понять пьесу до тех пор, пока сама не взошла на трон.
Раньше Лерена как-то не задумывалась, какая ответственность ложится на плечи того, кто правит империей. Это бремя было неизбежным, оно нещадно давило всей своей жуткой тяжестью. Каждое решение должно быть единственно верным – ведь на кону стояло не только собственное благополучие императрицы, но и судьба всей империи, а также ее семьи.
