Единственное, чем за весь вечер проявил себя Дункан, была его выгнутая бровь, которую Роуз всячески старалась не замечать. Она выдержала вечер и ушла к себе. Больше в его поведении не было ничего вызывающего.
Пришел канун Иванова дня, полный обещаний и предвкушений вечерних празднеств. Ярко светило солнце, воздух был чистый и свежий, как бывает только в Шотландском нагорье.
Войдя в гостиную, Дункан с удивлением обнаружил, что Роуз и Кларисса уже сидят там, сблизив головы. Самая немыслимая пара, какую только можно вообразить, – такая невинная Кларисса, просто воплощение невинности, и Роуз – воплощение чего угодно, кроме невинности. Они подняли головы и поздоровались с ним – Кларисса при этом мило улыбнулась, а улыбка Роуз была какой-то самодовольной. Объяснила она это, когда он сел.
– Клариссе всегда хотелось узнать, как управляется такое большое хозяйство. Я предложила все ей показать.
– Мы начнем с кладовой, – оживленно сообщила Кларисса.
– Угу. – Роуз безмятежно улыбнулась. – А потом пойдем на маслобойню. А потом в сыроварню. И конечно, в теплицы.
– А после этого леди Гермиона обещала показать, как она ухаживает за своими редкими растениями.
Дункан весело улыбнулся, но во взгляде, который он послал Роуз, было предостережение и обещание.
Роуз это заметила, но поскольку уверенность вернулась к ней, она почувствовала, что вполне в состоянии перехитрить его – по крайней мере до Иванова дня, когда она сможет отпустить Джереми, а потом решать, остаться ей здесь или уехать.
Она еще не была готова принять это решение; сначала нужно пережить канун Иванова дня.
К счастью, ее уверенность еще не достигла высшей точки; когда они вышли из гостиной, Кларисса высказала предположение – и Роуз не могла с ним не согласиться, – что им понадобятся шали закутаться от прохладного воздуха кладовой. Комната Клариссы находилась в противоположном крыле дома; выйдя из своей комнаты через несколько минут, Роуз направилась к боковой галерее. Это был самый короткий путь к кладовой.
Она так и не поняла, что ее насторожило – то ли шевельнулась какая-то тень, то ли до нее долетел запах сандала. Но какое-то шестое чувство встревожилось, и Роуз остановилась на пороге длинной узкой галереи.
Она поняла, что Дункан близко – очень близко.
Со сдавленным криком Роуз повернулась и побежала. Она услышала, как он выбранился у нее за спиной. Она спешила прямо по главному коридору, в который выходили двери спален; на ней были легкие туфельки на мягких подошвах, и она почти не производила шума. Дункан, будучи гораздо тяжелее, не мог следовать за ней быстро – если бы он побежал, все гости высунули бы головы из дверей и стали бы спрашивать, что случилось. Роуз добежала до конца коридора и замедлила шаг, а потом легко сбежала вниз по узкой боковой лесенке. Внизу она выскользнула через боковую дверь на выложенную плитами террасу.
Она наполовину пересекла ее и подняла голову. Дункан смотрел на нее с верхней галереи.
Она помахала ему рукой; он помрачнел.
Улыбаясь еще лучезарнее, она пошла к кладовой, чувствуя, как по жилам разливается торжествующая радость, как сильно бьется сердце.
Они уже не дети, но по-прежнему умеют играть.
– Я, право же, думаю, что пора нам совершить верховую прогулку.
Дункан произнес эти слова самым очаровательным голосом, обращаясь к Клариссе, а не к Роуз.
– Ну конечно! – Кларисса с радостью повернулась к Роуз. – Это поможет нам очень мило провести время до вечера, как вы думаете?
Роуз кивнула медленно, не сводя взгляда с невинного лица Дункана.
– Пожалуй. – Поездка, кажется, ничем ей не грозит. Сидя на своей обычной лошадке, она не могла бы обогнать Дункана, но могла бы перехитрить его каким-то искусным маневром. И потом, рядом будут Кларисса и Джереми. И Роуз кивнула уже решительнее: – Прогулка верхом – превосходная мысль.
Следующие полчаса ушли на переодевание, выбор лошадей и седлание их, и в результате, когда они тронулись, день уже клонился к вечеру. Быстро выяснилось, что Дункан и Роуз – превосходные наездники, а Джереми и Кларисса держатся в седле весьма средне. Джереми правил своей гнедой уверенно, но без особого умения; Клариссе стало не по себе, едва лошадь перешла на медленный галоп.
