Карина поежилась. Надо же. Ведь она так завидовала бабке Ануш. Теперь же зависть исчезла, сменившись состраданием. Она пересела поближе к новой своей подруге, обняла за худые плечи и прижала к себе. Как будто хотела защитить от того, что ее ждет. А еще поняла, что ничего Анушке не расскажет, даже если та вдруг передумает и все же спросит, что дальше. Не расскажет! Ну, или соврет. Что-нибудь красивое соврет. Например, что у Ануш Ангурян случилась новая любовь, что сыграли свадьбу, нарожали детей и что в доме их были самые большие в городе рождественские елки и самая вкусная хашлама.
— Полно грустить, Каринэ. Признайся лучше, у тебя самой любимый есть? Как зовут? Красивый ли? Добрый?
— Красивый и добрый. Я же ради него сюда и пришла! Он же дурак... В линзу сунулся и пропал. И вот он где-то здесь, я здесь, только мы ни встретиться, ни выбраться обратно не можем...
— Как так? Да ты плачешь? Да что же это ты... Не плачь! Ну не плачь.
Теперь наступила Каринина очередь рассказывать. Она, в общем, нигде дорогой прапрабабушке не наврала. Просто кое-что предпочла упустить. Довольно много, если говорить откровенно. Зато не скрыла то, что отбила Макара у Пахака (Ануш ведь тоже, как выяснилось, не без греха)... ну и про Барбаро сообщила, конечно. По усеченной Карининой версии получалось как в голливудской мелодраме — быстро, ярко, не очень понятно и не слишком логично. К счастью, Ануш Ангурян жила еще в том чудесном веке, когда мелодрамы не набили оскомину. Поэтому внимала Карине с интересом и сочувствием.
По Карининому рассказу выходило, будто бы Макар случайно попал в лабиринт, она там случайно его спасла, потом они случайно поцеловались и случайно полюбили друг друга, еще более случайно к нему попала черепаха, с которой он... конечно же, случайно, а как еще?.. прошел через линзу в неизвестность. Дальше случайностей было уже чуть меньше, но тоже достаточно. Право смотрителя, Барбаро, просьба отправить вслед за любимым, линза, разъяренный Пахак, три дня без сна, еды и питья...
— ...и теперь я совершенно не представляю, что дальше. За три дня, что я тут пролежала, он куда угодно мог уйти. Мог даже обратно через линзу убежать — он такой. Он может. — Карина вытерла слезы тыльной стороной ладони, шмыгнула. — Вот как мне его найти? Как?
— Любишь, выходит... Раз даже в линзу за ним пошла.
— Выходит, что так.
Ануш поднялась со своего камня. Взяла торбу, надела на плечо. Потом подошла к Карине, посмотрела ей прямо в глаза.
— Идем-ка, Каринэ. К хозяину.
— Зачем? — искренне удивилась Карина.
— За правом смотрителя идем. За моим правом. И не маши руками! Ты все-таки армянская девушка. Армянские девушки своим прапрабабушкам не перечат.
* * *
Звать не пришлось. Мэтр Барбаро уже ждал их, прогуливаясь вдоль стены, — на этот раз прямой, будто палка, торжественный — будто знал заранее, что придут.
— Хозяин, — Ануш подошла к нему, задрала подбородок вверх, чтобы смотреть мэтру в глаза. — У меня просьба.
— Синьорита точно решила? Или зря торопится? Донья Карина уже поторопилась — и?..
Карина вспыхнула. Ну да. Поторопилась. Неужели.
«Не вздумай что-либо у него спрашивать! — говорил Торос. — У каждого смотрителя есть право только на один вопрос. Или на одну просьбу».
Барбаро мягко взял Ануш за подбородок. Ободряюще улыбнулся ей.
— Синьорина Ануш. Продолжайте. Я слушаю вашу просьбу.
— А я передаю свое желание Карине. Ей оно понужнее будет. Вот пусть и просит вместо меня.
Барбаро медленно покачал головой.
— Нет? Но почему, почему нет?
— О! Я не отказываюсь. Я сокрушаюсь, когда желание тратится зря. Вы храбрая синьорина, Ануш. О вас будут помнить, — и протянул руку Карине. — А эта маленькая донья, конечно же, снова желает назад за безрассудным другом?
— Да, — прошептала Карина.
Господи, ну какой же идиот. Какой... Он снова поперся через портал. Нет, так с ума сойти можно.
— Я хочу именно туда, где сейчас находится он... мой безрассудный друг.
Карина чуть было не назвала Макара по имени, но вовремя вспомнила, что если Ануш узнает, то не только свое право на просьбу отзовет — проклянет на веки вечные.
