С детства всех мальчиков в семье готовят к тому, что однажды они станут обходчиками, смотрителями и стражами ростовского подземелья. С трех лет начинают обучать, пояснять, рассказывать. В четыре маленькому Ангуряну сразу после завтрака завязывают глаза и говорят: «Теперь ступай, тхаджан, поиграй». Ангуряну нужно уметь не просто ходить или бегать — жить вслепую. Тьма не терпит неуклюжих. В пять — первый вход в лабиринт, пока что в безопасную его часть — повязку с глаз можно снять, здесь и так темно. В шесть черепаха — учимся ходить через стены, не задумываясь о том, что они каменные. Тому, кто освоил черепаху, выдаются карты, схемы, кальки и игрушечный лабиринтик из глины, который (так поясняет наставник) сделал тот, кто проектировал лабиринт и твою жизнь заодно. Глупости говорят, что пятилетний малыш неспособен освоить топографию и зазубрить навечно пять десятков существующих маршрутов, а также придумать свои — отлично может.
Весь год вместо человечков, зверюшек и танчиков ты сперва рисуешь, а потом лепишь свой лабиринт из пластилина до тех пор, пока пальцы не начнут болеть так, что вступится мама. Но что она понимает? Она ведь не Ангурян! Хотя мама знает достаточно, чтобы плакать в то утро, когда тебе исполнится семь.
В семь перед ребенком... Хотя нет, перед каким ребенком? В семь перед будущим смотрителем открывается железная дверь в основную часть лабиринта, и в тот же год начинается практическая механика и гидравлика. Это несложно, особенно если ты хочешь жить, а твой наставник бросает тебя где-нибудь в дальнем крыле, само собой, без фонарика и черепахи и уходит прочь. Ты движешься в абсолютной темноте, прислушиваясь к запахам и принюхиваясь к звукам. Ты читаешь каждый выступ стены, каждую впадину пола в миллион раз быстрее, чем «мама мыла раму». Ты по слуху можешь высчитать расстояние от каменного колодца, в котором тебя оставили, до подземного ручья, где за узким провалом начинается прямой отрезок в полкилометра. Там можно даже бежать, тем более что бежать хочется, дома ждет торт с семью свечками в кремовых розочках. Но прямо перед дверьми в безопасные «домашние» коридоры стоят древние ловушки, которые ты должен не просто обойти, но починить и настроить. Потому что только что твой наставник или ослабил гайку в механизме обрушивающейся плиты, или пережал патрубок в водяном капкане, или выдернул шплинт из корончатой шестеренки «гильотины». Ты понятия не имеешь, дотронувшись до какого из выступов стены лишишься головы и, соответственно, праздничного торта. Ты идешь очень медленно, принюхиваясь к звукам и прислушиваясь к запахам, а где-то не так далеко, как хотелось бы, раздается хихиканье демона, который с радостью отпразднует твой день рождения, перекусив тобой.
Хихиканье ближе и ближе. Дыхание чаще и чаще. Успеть! Успеть! Успеть! Найти поломку, исправить, настроить, не ошибиться. Успеть! Успеть! Успеть!
Должен успеть, можешь успеть, обязан успеть. Ведь лучше смерть, чем полный насмешки голос наставника над ухом: «Ну, хватит возиться. Ты только что погиб, мальчик. Завтра пробуем снова».
В восемь будущего смотрителя знакомят с Пахаком.
— Почему Пахак не попадает в ловушки?
— Потому что он сам — ловушка.
— Он живой?
На последний вопрос ответа не существует, как не существует ответа на вопрос «когда закончится срок нашего служения и закончится ли вообще». Да и не нужен он никому — этот ответ.
— Кто ты, тхаджан?
— Я смотритель ростовского лабиринта.
Вот все, что должен знать каждый мальчик из рода Ангурянов.
* * *
Карина жалела, что родилась девочкой. Потому что именно она должна была встать на место деда Тороса. Это она должна была получить из его рук черепаху и последний, самый тайный маршрут, ведущий к сокровищу, ради которого и построили лабиринт. Она, а не Роберт. Брат это тоже понимал, хоть и кичился своим американским дипломом инженера-механика. Вот только диплом еще никого не сделал хорошим смотрителем.
Роберт не любил подземелье, не чувствовал его, а Пахака вовсе боялся, поэтому предлагал избавиться от демона, а вместо него установить по всем отдаленным рукавам современные ловушки.
