В сущности, западники и не могли предложить ничего нового, кроме той программы европеизации России, которую уже осуществляло петербургское правительство в течение почти полутора веков. Им только хотелось ускорить этот процесс, "поторопить историю", перекроив в одно мгновение Российскую Империю по образцу передовых европейских стран. Неудивительно, что у царского правительства эти горячие планы вызывали резкое неприятие; но странно, что советская власть впоследствии, опираясь на идеи славянофилов и заимствуя у них антизападную риторику, при этом неизменно декларировала свою верность только западникам, в первую очередь Белинскому и Герцену. Могли ли представители этих двух главных течений русской мысли вообразить, что их "великий спор" в конце концов разрешится столь причудливым синтезом?
И в художественном творчестве западники не дали почти ничего, породив одну только замечательную критику. Литературные опыты славянофилов не всегда были удачными, их стихи и поэмы часто выглядели тенденциозно - но все же они совершали художественные открытия, и очень ощутимо воздействовали на культурный процесс в России. Славянофилы соприкоснулись с Пушкиным и Баратынским, заметно повлияли на Лермонтова и Гоголя, художника А. А. Иванова, Достоевского, Толстого, Владимира Соловьева. Особое место в этом ряду занимает Федор Иванович Тютчев.
Панславистские и антизападнические взгляды Тютчева формировались у него совсем по-иному, чем у московских славянофилов, в первую очередь потому, что жизнь его складывалась очень необычно для деятелей русской культуры. Тютчев родился и вырос в селе Овстуг Брянского уезда, но уже в восемнадцатилетнем возрасте, как мы помним, он оказался за пределами России, в Мюнхене. Здесь, на Западе, в Баварии и Италии, Тютчев провел большую половину жизни, вернувшись на родину уже в сорокалетнем возрасте. Как писал Иван Аксаков, муж дочери Тютчева и первый биограф поэта: "За границей он женился, стал отцом семейства, овдовел, снова женился, оба раза на иностранках. В эти двадцать два года он практически не слышит русской речи. Его первая жена не знала ни слова по-русски, а вторая выучилась русскому языку только по переселении в Россию, собственно, для того, чтобы понимать стихи своего мужа". Несколько краткосрочных визитов в Россию, немногие русские книги, доходившие до Тютчева, да малочисленные и почти случайные публикации стихов в русских журналах, проходившие чаще всего совершенно незамеченными - вот и все духовные и культурные связи поэта с родиной в этот период. И тем не менее именно в это время у Тютчева складывается мировоззрение, которое в некоторых своих чертах, по замечанию того же Аксакова, оказалось даже более славянофильским, чем учение самих славянофилов. Как свидетельствует Ю. Ф. Самарин, когда на одном из московских "жарких препирательств" сороковых годов присутствовал кн. Иван Гагарин, приехавший из Мюнхена, то, слушая Хомякова, он воскликнул: "Je crois entendre Tutcheff!" ("мне кажется, я слышу Тютчева!"). Но так как почти никто из присутствовавших имени Тютчева тогда не знал, то на эту реплику и не обратили особого внимания.
Тютчев вернулся в Россию, когда "великий спор" между славянофилами и западниками был в самом разгаре. Он, однако, так и не влился в ряды славянофильского движения, хотя и часто повторял впоследствии, что ничто не было для него столь плодотворным, как встреча с Хомяковым и его друзьями. Тютчев вообще был очень своеобразным человеком, и многие его поступки трудно понять, если руководствоваться привычной логикой. "Он весь - воплощенный парадокс", писала об отце А. Ф. Тютчева; и в самом деле, из всех действующих лиц золотого века русской культуры большим, чем он, оригиналом, наверное, был только Гоголь.
Гениальный поэт, Тютчев с поразительным пренебрежением относился своим произведениям, презрительно отзывался о них, называя "бумажным хламом", и как будто совершенно не заботился об их судьбе после написания. Это холодное равнодушие к своим творениям не было у него напускным, как у Пушкина; сплошь и рядом оно приводило к гибели и утрате рукописей, сохранявшихся иногда лишь по чистой случайности. Посылая как-то экземпляр сборника своих стихотворений М. П. Погодину, Тютчев написал на шмуцтитуле:
