2
Русские отреагировали на начало восстания 1830 года довольно слаженно и дружно. Общественное мнение в России было однозначно настроено против восстановления польской государственности. Еще в 1819 году Карамзин в своей записке Александру I, озаглавленной "Мнение русского гражданина", высказывался весьма категорично: "Польша есть законное российское владение. Старых крепостей нет в политике. Восстановление Польши будет падением России, или сыновья наши обагрят своей кровью землю польскую и снова возьмут штурмом Прагу" (Прага - предместье Варшавы на правом берегу Вислы; в октябре 1794 года она была взята Суворовым). Эта слова оказались пророческими; через двенадцать лет после их написания русские войска снова штурмовали Прагу. Столь же чеканные формулировки, как у Карамзина, звучали в устах и других деятелей русской культуры. В августе 1822 года Пушкин скажет в своих "Заметках по русской истории" с таким же металлом в голосе: "Униженная Швеция и уничтоженная Польша - вот великие права Екатерины на благодарность русского народа". Отношение Пушкина к Польше и полякам сформировалось рано и уже не претерпевало особых изменений до конца жизни. В сентябре 1812 года лицеисты провожают войска петербургского ополчения, проходящие через Царское Село, а в 1836 году, за полгода до смерти, Пушкин пишет, обращаясь к лицейским товарищам:
Вы помните: текла за ратью рать,
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас...
Наполеон отводил Варшавскому княжеству особую роль в войне против России; оно было "передовым форпостом" на этом рубеже. Поляки же тут преследовали собственные цели, все надеясь отвоевать обратно свои литовские, белорусские и украинские земли и восстановить Польшу "от моря до моря". Весной 1812 года в Польше был проведен новый военный набор, и численность польского корпуса достигла ста тысяч человек. В составе наполеоновской армии он и вошел в Россию, причем сожжение Москвы неизбежно вызывало в памяти русских и прошлое польское вторжение во время Смуты (тот же Пушкин писал об этом, что Москва пострадала "в 1612 году от поляков, а в 1812 году от всякого сброду").
В 1820 году в Киеве Пушкин знакомится с гр. Густавом Олизаром, польским поэтом. Олизар написал ему стихотворное послание на польском языке ("Do Puszkina"), в котором, в частности, говорилось:
Пушкин! Ты еще так молод!
А отчизна твоя столь велика!..
Еще и слава, и награды, и надежда
У тебя впереди!
Возьми лиру и мужественным голосом
Пой... Не я укажу на предметы твоих песен!..
Не издевайся лишь над побежденными судьбой,
Иначе потомки такой твой стих отвергнут.
Ознакомившись с этим стихотворением, Пушкин принимается и за ответное послание. Оно, несомненно, было завершено (Пушкин намеревался опубликовать его, а он никогда не печатал незавершенных фрагментов), но до нас, к сожалению, дошло только в виде чернового наброска. В начале его Пушкин обращается к гр. Олизару:
Певец! Издревле меж собою
Враждуют наши племена:
То стонет наша сторона,
То гибнет ваша под грозою.
И вы, бывало, пировали
Кремля [позор и] плен
И мы о камни падших стен
Младенцев Праги избивали,
Когда в кровавый прах топтали
Красу Костюшкиных знамен.
Эти строки поразительно напоминают по своему смыслу другое стихотворение на ту же тему, возникшее семью годами позже, уже в связи с польским восстанием 1831 года ("Клеветникам России"):
Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою,
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.
В послании гр. Олизару Пушкин не только говорит об этой древней "вражде племен", но и указывает на возможность личного примирения русских с поляками. По Пушкину, у этого примирения есть два пути, искусство и любовь:
Но глас поэзии чудесной
Сердца враждебные дружит
Перед улыбкой муз небесной
Земная ненависть молчит.
Пушкин сам показал это личным примером, сердечно сдружившись с пламенным польским патриотом Мицкевичем (общение с Мицкевичем, впрочем, не изменило отношение Пушкина к польскому вопросу). Второй возможности сближения русских и поляков, о которой в послании гр. Олизару говорится "и тот не наш, кто с девой вашей кольцом заветным сопряжен", Пушкин также посвятил немало времени и сил. В 1821 году поэт знакомится в Киеве с Каролиной Собаньской, женщиной очень привлекательной и незаурядной. Позднее в Одессе он много с ней общается. Общение это оставило, по видимому, заметный след в его душе, потому что через девять лет после того, как Пушкин впервые увидел Собаньскую, он пишет ей, что этот день первого свидания "оказался решающим в его жизни" ("ce jour a decide de ma vie"). "Чем больше я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что мое существование неразрывно связано с вашим; я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами". "Вдали от вас меня лишь грызет мысль о счастье (je n'ai que les remords d'un bonheur), которым я не сумел насытиться. Рано или поздно мне придется все бросить и пасть к вашим ногам". И в тот же день, 2 февраля 1830 года, Пушкин пишет Собаньской и второе письмо: "Дорогая Элеонора, вы знаете, что я испытал на себе все ваше могущество. Вам обязан я тем, что познал все, что есть самого судорожного и мучительного (de plus convulsif et de plus douloureux) в любовном опьянении, и все, что есть в нем самого ошеломляющего". Примерно тогда же Пушкин вписывает в альбом Собаньской замечательное стихотворение "Что в имени тебе моем?", проникнутое тем же томительным ощущением, о котором он говорит в своих письмах (как оно отличается от пустого и салонного "мадригала", рифмованного комплимента "Я помню чудное мгновенье", обращенного к А. П. Керн!). Мицкевич, надо сказать, тоже не избежал этого увлечения и посвящал Собаньской свои сонеты. Правда, судьба здесь жестоко подшутила над Пушкиным и Мицкевичем: Каролина Собаньская была любовницей гр. И. О. Витта, начальника херсонских военных поселений, и выполняла секретные агентурные поручения шпионского характера. Даже Николай I поразился ее способностям в этом отношении, сказав о Собаньской, что "она самая большая и ловкая интриганка и полька, которая под личиной любезности и ловкости всякого уловит в свои сети". Примерно так же Пушкин характеризует и свою Марину из "Бориса Годунова" (для которой Каролина Собаньская, возможно, послужила прототипом); она "ужас до чего полька" ("elle est horiblement polonaise"), резюмирует он.
