Шибанов помолчал. Опрокинул стопку, заел редькою.
— Темная личность… — наконец высказался он.
— А другие, двое, выходит — светлые? — ухмыльнулся князь, указывая на свою чарку: давай, мол.
— Э нет, брат, — покачал головою Шибанов, — тут темнота совсем другая… Откуда он взялся — никому толком не ведомо. Якобы православный воевода, господарь по-тамошнему, откуда-то из унгрских земель; звать — Влад, прозывать — Цепеш; это всё — с его слов, поди проверь… У нас тут перекинулся из Влада во Владимира… Владимир Владимирович Цепень, стало быть нынче, официально. В верха он взошел круто, можно сказать — взлетел. Болтают, — тут он понизил голос, — будто на первых порах его продвигали Сильвестр с Адашевым, а он взамен устроил для них малокровие Ефросинье: та прежний-то Совет держала в ежовых рукавицах, не забалуешь.
— Ага! — прервал Серебряный. — Ага… — повторил он. Смысл происшествия с кромешниками и скоморохами в трактире на Пятницкой начал, похоже, проясняться. — Слушай, я тут слыхал похабель про это. И было там про какую-то трубочку. Это чего?
— Есть у него трубочка железная, — подтвердил Василий. — Он ее на поясе носит, открыто. Чтоб помнили.
— А… зачем? — не отставал князь.
Шибанов посмотрел на него странно.
— Брезгует, — наконец вымолвил он. — Говорит, иные моются редко, оттого вкус не тот. Вот он, значит, трубочку ту в жилу и вструмляет.
— И чего? — Серебряный всё никак не мог понять.
— И пьет, — спокойно сказал Шибанов; опрокинул и захрустел редькой.
Серебряный опешил.
— Нет, ты постой, погоди… — забормотал он. — Я-то думал, они так, пугают… Про Ефросинью сказывали, что ее ядом извели… А оно вон как? Так он что, УПЫРЬ?
— Упырь, вестимо, — Шибанов кивнул, будто говоря самое обыкновенное. — И не он один. Вона, за дверью — кто сидит-то, по-твоему? Неужто сам не ощутил?
Новость никак не укладывалась в голове князя. Что от кромешников прямо-таки за версту несло чем-то нечистым, он и сам чуял. Задумывался он и о каком-то скверном колдовстве. Но вот чтобы прям так — это было немного чересчур…
Для начала князь плеснул себе водки и накатил, чисто чтоб привести мозги в порядок. Откашлялся, утер рот рукавом и, обретя под собою некую мысленную твердь — «Не, может, просто пугают шутейно, а?», — задал контрольный вопрос:
— Так, постой. Но как же тогда этот Владимир Владимирович в церковь ходит? Или… не ходит?
— Отчего же, ходит и на службах стоит, — пожав плечами, откликнулся Шибанов. — В основном ночью, правда. И нельзя сказать, что «креста на нем нет»; вполне себе наличествует — златой, с красным каменьем. Андрей Михалыч с ним на ночных моленьях стаивал, и говорит — не заметил отступлений. Я тебе больше скажу: он и на Крещенье в прорубь окунается! Ночью, при факелах…
— Ну, вот!
— Что — вот?
Некоторое время они испытующе глядели друг на дружку, и тут Серебряный ощутил вдруг настоящий страх — пробежавший ледяным ручейком меж лопаток.
— Ладно, — пробормотал он. — А что, Пимен с Годуновым, стоя с тем рядышком на молебнах и выпивая в застольях, малокровия не боятся?
— Насчет Пимена не ведаю. А вот Годунов — этот опасается, но не боится, скажем так. Его собственная Служба — Особая контрразведка — будет всяко покруче Ночного дозора.
— Ага. Значит у вас тут три силы, — и Серебряный не вполне трезвым движением загнул три пальца, от мизинца к среднему. — Годуновские особисты, пименовские благочинники, ну и кромешники отдельно… А вот послушай, — вспомнил он (подальше, подальше от этих потусторонних кошмаров!..), — я тут на рынке был, и такое видел… — и он пересказал случившееся давеча.
Шибанов, пока он рассказывал, еще пару раз угостился водочкой и даже не закусил.
— Это всё дела уже привычные и неудивительные, — сказал он наконец. — После Очищения особисты пименовых благочинников от всего, что с серебром связано, отрешили и не подпускают на пушечный выстрел. А те ведь как раз на серебре и откормились, и как их от той кормушки отодвинули — пустились во все тяжкие. Шакалят где придется. По непотребностям работают, по разжиганию — оттого «Роснепотребнадзор» называется. Могут и к бабе прицепиться, у которой из-под платка прядка выбилась: дескать, непотребство. Либо вот к нам с тобой, — с этими словами он кивнул на недоеденные остатки скоромного пирога. — Но с бабы или с нас много ль возьмешь? Так что они в последнее время приноровились места на рынке отжимать. Вот это ты и видел. Они так и к большим купцам приходят, торговые дела на себя переписывают. Ну тут уже другие обвинения надобны. Обычно в ереси винят. Знаешь, как они сами шуткуют: «Был бы человек, а ересь найдется» и «Если ты еще не еретик, это не твоя заслуга, а наша недоработка».
