— Что там за стрельба? — поинтересовался оперативник, бережно убирая послание в непромокаемый мешочек за пазухой.
— Случайно нарвались на зондеркоманду. Вернее сказать, они на нас — ну и вышло «мужик медведя поймал».
— И как?..
— Убитые и раненые — с обеих сторон. Боюсь, Граф все контакты с нами временно заморозит.
— Скверно… Свидетелей ваших похождений, надеюсь, не осталось?
— Очень даже осталось: трое раненых чекистов.
— И вы их не?.. — у оперативника, похоже, просто не нашлось цензурных слов. — Вы в своем ли уме?!
— С вашей, профессиональной, точки зрения — вероятно да. Говорят, на вашем сленге такого рода ликвидации своих называют «басманное правосудие» — так вот я, как простой армейский сапог, не по этому делу, уж извините…
Человек Басманова некоторое время обдумывал ситуацию, а потом решительно скомандовал:
— Поехали. Федор Алексеич тут недалече — в паре часов: лично командует операцией. Дальше пускай решает сам. Но уж Малюте-то мы вас не отдадим ни в коем разе!
«Начразведки лично, на месте, руководит полевой операцией? Однако… — только и подумал он. — Письмецо-то, видать — ох, не простое… Так что посул „уж Малюте-то мы вас не отдадим ни в коем разе“ можно понять очень по-разному…»
* * *
— …То есть вы больше года тщательнейшим образом готовили операцию — а потом буквально за один день всё переиграли и учинили сей экспромт?!
— Да, Государь. Это неповторимое сочетание случайностей, нам сам собою выпал тот самый «один шанс на тысячу». Не воспользоваться им было бы смертным грехом — фортуна навсегда отворачивается от тех, кто отвергает такие ее дары.
— Это даже не авантюра, Федор Алексеевич, а… слов не подберу! Отправлять на ту сторону человека без минимальной подготовки, да еще и с такой нарочитой фамилией — Серебряный…
— В том-то и смысл, Государь!
— Ну-ка, объяснитесь.
— Слушаюсь…
Сумасшествие в вашем духе
И князь доскакал. Под литовским шатром
Опальный сидит воевода,
Стоят в изумленье литовцы кругом,
Без шапок толпятся у входа,
Всяк русскому витязю честь воздает;
Недаром дивится литовский народ,
И ходят их головы кругом…
А. К. Толстой
«Василий Шибанов»
По исчислению папы Франциска 21 августа 1559.
Литва, Бонч-Бруевичи. База вольных стрелков графа Витковского.
Хороший напиток — старка; впрочем, зубровка не хуже; понимают здешние в этом деле, что да, то да. Перебежчику же — по его понятиям — надлежало топить укоризны своей совести именно в крепких напитках, и вообще всячески завивать горе веревочкой. Что иногда чревато последствиями…
— Ну вот… — вздох ее был глубок как омут. — Хороший мой…
— Ну вот, хорошая моя!
Она тихонько засмеялась в ответ, не размыкая объятий, а ему припомнилась неведомо отчего печальная история другого князя, Телепнева-Овчины-Оболенского:
О том обычно говорить неловко, —
по-своему любой мужчина слаб:
зачем тебе прекрасная литовка,
иль мало на Руси цветущих баб?
Цветут они в России повсеместно,
В которую ни загляни дыру.
Понятно, переспать с царицей лестно, —
а ну как не проснешься поутру?
Но вот — проснулся; и не только проснулся…
— Решительная ты барышня, как я погляжу!
— Любимый дядюшка Тадеуш всю жизнь меня баловал: надеялся воспитать из меня настоящую разбойницу. И, по-моему, получилось.
— О, да!
Прекрасная литовка была даже как-то пугающе в его вкусе, во всех смыслах — кажется, это называют идеал? И если б он сейчас принадлежал себе… — стоп! не надо об этом, даже с самим собой.
— Но однако ж и старка твоего братца весьма поспешествовала, согласись…
Чистая правда: связной со шрамом, оказавшийся племянником графа Тадеуша, почел долгом чести проставиться своему спасителю бочонком этого божественного напитка — ну и имел неосторожность представить того своей вдовой сестре Ирине.
— У вас тут, сказывают, есть обычай: когда у шляхтича рождается дочка, он зарывает в саду под вишней дубовый бочонок со старкой, предназначенный к распитию на ее свадьбе. А поскольку долго ждать шляхтичам обычно невмоготу, дочек тех норовят выпихнуть замуж — чем раньше, тем лучше. Это уж не твой ли бочонок мы давеча дегустировали с Витольдом?
— Увы мне — мой бочонок осушили в незапамятные уже времена. И да — первый раз меня выдали замуж в пятнадцать. А к семнадцати — я в первый раз овдовела: у нас, в приграничье, с этим делом быстро.
