Теперь Камышов без стыда не может вспоминать, как ходил он по различным конторам, начиная с общества охраны природы и по самую высшую областную инстанцию, встречая всюду либо недоверчивую улыбку, либо прямое равнодушие, либо туманное обещание разобраться, узнать, выяснить, наказать…
Когда не работалось, не ладилось в семье или захватывала тоска от воспоминаний по прежней, далекой теперь уже жизни на Шегарке, Камышов отправлялся в рощу неподалеку от его дома и часами бродил там. Это была удивительная роща. Площадью около пятидесяти гектаров, она находилась чуть ли не в самом центре города, на правом холмистом берегу речушки, берущей начало где-то за городской окраиной, в полях и перелесках. Речушка, протекая с восхода на закат, рассекая город, впадала в реку. Она давно превратилась в канализационный сток, вода в ней в пределах города была всех цветов и не замерзала даже в самые лютые морозы. Купаться в речушке можно было лишь в верховье.
А роща раньше была частью смешанного леса, подступавшего к городу. Разрастаясь, город обогнул рощу, охватывая ее, продвигаясь в поля, сметая лес, а она так и осталась в городе зеленым продолговатым островом, отделенная от улиц с южной стороны речушкой, с западной — грузовой трассой, с северной — заводскими корпусами, с восточной — оврагами, за оврагами на бугре теснились частные дома, прозванные слободкой. Более всего в роще было берез, росли осины, несколько сосен, кедр, много было черемуховых кустов. Пойма речушки и старицы густо заросли тальником.
Замечательным было и то, что, попадая в рощу, человек забывал, где он находится. Забывал о городе, фабричных трубах, многоэтажных зданиях, машинах, заполнявших улицы, — так она была пространна и живописна на холмистом берегу, с ее полянами и полянками, с ее родниками, прямо-таки проселочными дорогами, тропами, высокими березами, заслонявшими собой город, скрадывавшими шум. Мало кто в городе знал о роще, потому, возможно, она и держалась пока…
Рассказывали, что когда-то роща (по сей день сохранились следы жилья) принадлежала богатому купцу, долгие годы была его поместьем. Вот здесь находился купеческий дом, другие постройки, на этом месте был сад, там — огород. На полянах — сенокосы. Судя по всему, это была лучшая пора рощи: у нее был хозяин, за рощей следили, ухаживали, оберегали ее. И хороша же была она…
В годы революции купец исчез куда-то. Вероятно, уехал за границу. А роща отошла к городу, стала городской. В революцию рощей, разумеется, никто не занимался, как и в гражданскую войну. Да и после гражданской. В Отечественную все те, кто жил поблизости, рубили в роще дрова для печей и на продажу, выменивая на дрова продукты. Война закончилась, никому до рощи не было дела, лишь птицы жили в ней во все времена года…
Так роща и существовала долгие годы сама по себе. К родникам с ближайших улиц ходили за водой. В роще гуляли пары, ломая весною цветущую черемуху. В банные дни любители париться ломали березовые ветки на веники. Садили по полянам картошку. Если надобно было кому-то, жившему в своем доме, свалить дерево для слеги или столба, он шел и рубил, и пилил, не опасаясь наказания. В рощу заводские рабочие заворачивали после смены выпить. В выходные с ближайших улиц семьями приходили позагорать, обедали на траве, оставляя под кустами пустые консервные банки, завернутые в газеты объедки, порожние бутылки. Молодые люди компаниями устраивали в роще шумные выпивки, жгли костры, швыряли на спор в деревья бутылки, ножами снимали пласты бересты с берез, подбрасывая в костры. Цыгане, жившие в слободке за оврагом, пасли в роще коней, косили на полянах траву, копнили сено, заготавливая на зиму корм.
С территории завода, к которому роща подступала своим северным краем, стали вывозить сюда, а то и просто перебрасывать через забор разный ненужный хлам, валяющийся в цехах и между корпусами: брикеты стружки, ржавое гнутое железо, изношенные автомобильные покрышки, куски железобетонных плит, обломки свай, — и скоро предзаводская полоса была завалена. Саженей сорок шириной, тянулась она от дороги до оврага.
