— Не-е-ет, увольте! У нас нет конституционалистов и быть не может. Вот даже вы с Семеном Романовичем, на что англофилы, а все одно в парламент сесть не торопитесь. Разве что Радищев ваш, что все вольность американскую воспевал, так ведь он далеко…
Ожегшись о холодную улыбку Александра Романовича, статс-секретарь ощутил вдруг странное, неудержимое желание — подобрать ноги, выпрямиться в кресле и едва сдержал себя. Перед ним сидел в. эту минуту не опальный графчик, каковых на Руси государи, любя, жаловали, а не любя, в шуты определяли, а то и на плаху, — вельможа, владелец земель, свободы, собственной души.
— Право, Александр Романович, горестен смех мой. Орлову шутить легко, что правды ныне днем с огнем не сыщешь, за ним Чесма. Александру Павловичу с приятелями своими тоже пошучивать можно, настанет еще их пора. А я вот не думать не могу, что, дурно ли, хорошо вышло, моя в том заслуга и вина.
— И далее выходить будет.
— Кто знает…
Слова эти Безбородко уронил как бы случайно, взгляд скосив в сторону, но Воронцов понял сразу: за этим приезжал. Императрица больна, видно, у статс-секретаря опального есть на сей счет вести, и теперь он затевает свою партию — или знает уже завещание? Знает, приискивает, на кого опереться?
Воронцов поднял на гостя глаза. Озорно подумалось: вот взять и спросить напрямик, и тут ожгло догадкой: да вот же кто ему нужен, Ростопчин. Уверенно, не сомневаясь более, сказал:
— Кстати, Александр Андреевич, окажите услугу. Вам по пути, да и не без приятства будет, так навестите Федора Васильевича. А я письмо для него приготовлю. Окажете любезность?
— С превеликим удовольствием, — выдохнул, размякая на кресле, Безбородко.
* * *
К «большому двору», кочевавшему меж Петербургом и Петергофом, Ростопчин оказался вхож, женившись на племяннице фрейлины императрицы Протасовой. С «малым» гатчинским свел знакомство сам, подарив как-то Павлу привезенных из Берлина редких, с заводом, оловянных солдатиков. Под марш накручиваемой вестовым шарманки гренадеры Фридриха Великого маршировали по столу, стреляли пушки. Наследник престола с трудом оторвал от зрелища потемневшие, влажные чуть глаза;
— Благодарю вас, Федор Васильевич. Понимаю, расстаться с этой вещью было для вас нелегко.
Ростопчин только склонил голову в ответ. Играть словами про удовольствие его высочества, что дороже всех благ, он не стал: много ли цены подарку, коли он самому дарящему не дорог? И Павел это запомнил.
Но время шло, а чудес не случалось. Приходиться родственником по жене государыниной фрейлине довольно, чтобы ко двору попасть, но слишком мало, чтобы стать при дворе тем, чем хочешь быть. Нет Орловых и нет Потемкина, не в почете доблесть и ум, никому не нужны рубаки без страха и упрека, юнцы, прочитавшие Гроция и мечтающие выйти в канцлеры. Понравься Платоше, будь весел, как Эльмпт, на худой конец имей десяток-другой тысяч душ — иначе никому ты не в радость. Посланный громить Варшаву Суворов с развалин ее слал ободряющие послания вандейским вожакам, веря: не становясь на зимние квартиры, пошагает армия через Пруссию — не впервые! — за Рейн — ах, сладкий, виноцветный Рейн, король рек, не пьяный ли сок золотой, алой, черной грозди пенится в твоих берегах — на Париж. Но минули зима и весна, армию распустили, Суворова отослали в Кончанское. Герои России не надобны.
А политику делали люди, богоподобные бессмертием своим. Печать на бумаги накладывал вице-канцлер Остерман — словно и не было заточенных, убитых государей, звона оружия и топота сапог по дворцовым залам в зимней ночи и июльском полудне, не минуло полвека. Остерман, конечно, сын того, прежнего, и по-русски говорит сносно, от австрийского двора субсидий не получает, и все же дивны судьбы твои, змеиным кольцом свернувшаяся, головкой злобноглазой к устью Невы, империя! Выскочки тебе не надобны.
Тем, у кого нет денег и связей, положено служить. Ростопчин исправно заступал на караулы, кутал горло шарфиком от влажно-ледяного ноябрьского, иссушающего, перехватывающего дух прикосновением раскаленного железа январского ветра. Служили и иначе: из караульни носа не высовывая, шампанского повелев доставить да любовницу пригласив, иль за томиком Державина. За такое, кажется, и не карали — от кого сторожить государыню, если в Зимний сторонних людей пускать перестали вовсе, истопниками да горничными берут детей тех же дворцовых слуг, и то через тайную канцелярию. Одно время ловили страшного якобинца Бассевиля: донесли, будто едет он из Франции с бесшумным пистолетом и сундуком ядов, а приметы — кургузый сюртук и шляпа круглая. Мчались в Ригу, Вильно гонцы с наказом императрицы — Бассевиля через границу не пускать, а пуще всего беречься ядов его, и пузырьки, что при сем якобинце окажутся, не откупоривать. Но страхи страхами, а подле себя как не сделать поблажки офицерам гвардейским, что один другого знатнее, один другого ладнее?
