— Другими словами, тебе не нравится, что у нас складываются хорошие отношения?
— Мне не хотелось бы прийти к точке, в которой придется выбирать между тобой и интересами страны. Ты сама знаешь, что я выберу.
Джинни кивнула с подходящим случаю скорбным выражением лица, хотя в животе порхали бабочки. Когда Доминик делал ей предложение, он был на сто процентов уверен, что Ксавьера важнее всего остального. Теперь Джинни чувствовала в словах принца колебания, которые пугали и расстраивали его.
— А сейчас мне можно сказать «прости»?
— Опять? За что на этот раз?
— За искушение. Ты сердишься, потому что общение со мной вызывает у тебя желание стать настоящим живым мальчиком, Буратино.
— Считаешь меня марионеткой?
— Нет. Я думаю, тебе хочется быть хозяином своей жизни и иметь свободу выбора, но ты боишься, что это навредит твоей стране.
— В твоем изложении дилемма выглядит надуманной. Но это не так. Наше маленькое королевство играет большие роли. — Доминик положил руки ей на плечи, машинально пропуская сквозь пальцы золотистые пряди волос. — Было бы очень странно рисковать всем из‑за одной женщины.
Намотав прядь на палец, он подтянул Джинни ближе, их лица почти соприкоснулись. Воздух заискрился и от воспоминаний о прошлой ночи, и от предвкушения следующей. Поцелуй обещал стать печатью, закрепляющей в их договоре изменения, благодаря которым два с половиной года брака пройдут совершенно иначе. Джинни всей душой хотела этого поцелуя — не ради секса как такового. Ее куда больше манила первая и, скорее всего, последняя возможность испытать в отношениях с мужчиной настоящую близость.
Доминик медленно склонил голову, словно бы давая Джинни время отстраниться. Но, завороженная отчаянным выражением его темных глаз, молодая женщина стояла неподвижно, почти не дыша. Она знала, принц поцелует ее не раньше, чем одолеет внутреннего демона. Доминик одинаково хотел стать королем и остаться обычным человеком с правом на ошибки. Демон убеждал его, что это невозможно.
Когда губы принца коснулись ее губ, Джинни не подумала о той ночи, которая изменила их жизнь. Все ее мысли сосредоточились в настоящем — на том, как Доминик нуждался в ней, даже если не готов был это признать. Она обняла его за шею, он выпустил ее волосы и сомкнул объятия, прижимая Джинни к себе, вкладывая в поцелуй вожделение, смешанное со злостью. Джинни понимала: Доминик злится из‑за того, что она нарушила все его аккуратные, продуманные до мелочей планы. Она видела иронию ситуации: он первым пустил ее жизнь кувырком и получал за это справедливое воздаяние.
Стоя на цыпочках, Джинни так же уверенно целовала его в ответ. Ей казалось забавным, что Доминик полагает себя экспертом в вопросах несправедливости. Пусть посмотрит на нее — женщину, не способную наслаждаться близостью без заранее заготовленного плана отступления. Яд недоверия, которым отравил Джинни отец, сделал ее эмоциональной калекой, обрек на пустые связи, вынудил заранее отказаться от материнства. Ей повезло со случайной беременностью, но перспектива одинокой старости не превратилась во что‑то более оптимистичное. Ребенка будут воспитывать другие люди, а Джинни останутся только воспоминания о том количестве любви, интимности и счастья, которое они с Домиником сумеют наскрести за два с половиной года. Это давало ей как повод надеяться на лучшее, так и злость на не подвластные ее воле обстоятельства.
Захваченные каждый своими переживаниями, в первые моменты Джинни и Доминик не целовались, а боролись за превосходство, пока он не озадачил невесту внезапным переходом от ярости к нежности. Руки принца гладили ее спину, губы уводили от злости и горечи туда, где бережная мягкость прикосновений выдавала истинные чувства. Нравилось им это или нет, они учились любить друг друга, и времени на это было отпущено совсем немного. Джинни жаждала взять от короткой любви все — взаимное тепло, ощущение защищенности, общие секреты и мечты, но понятия не имела, как это сделать.
