- Ты и вправду не знаешь, кто это? - Изумился Валик.
- Кто?
- Да это Джокер. Неужели ты раньше не слышала? Быть не может. Впрочем, я понимаю...
Пельмень, что называется, усугубился. А потом сказал:
- Да, я замечал, что у мужчины после... полового акта, голос делается... более выше...
- ... более высоким. - Поправила Таня.
- Да. Более высоким. Но чтобы дойти до такого состояния, надо быть просто фанатом. И кучу дурного времени и бабок. И никогда ничего тяжелого не брать ни в руки, ни в голову.
Валик засмеялся, а Таня надулась и замолчала. Маричка, со свойственной ей деликатностью, продолжила тему.
- Валюня, расскажи, как ты последний раз, помнишь, заносил ему ключи.
- Может, не надо? - Валик попытался подмигнуть Маричке, она пожала плечами.
- Нет уж, - Вмешалась Татьяна, - Начали, так рассказывайте. Немедленно!
- Да, - поддержал Евгений, - Давайте, колитесь, что они с Наташкой натворили. Речь ведь о Наташке?
- Да. В общем, надо было отдать ключи от машины. Там, у него опять живет эта женщина...
- Эмма Георгиевна. Я знаю ее. Там ее кабинет, она докторскую диссертацию пишет, хочет, чтобы внуки не беспокоили. Джокер хочет выкупить эту комнату. Эмма Георгиевна обещала, что только допишет диссертацию. Он, кажется, уже дал ей аванс.
- Так вот, эта Эмма Георгиевна мыла лестницу, и дверь в квартиру была открыта. Я вошел, тихонько постучал в мастерскую. Наверное, слишком тихонько.
- Да, там сейчас мышей полно. И что же?
- Вот. Захожу, а там... - Валик еще раз умоляюще взглянул на Маричку. Маричка опять пожала плечами.
- В общем, картина. Огромный протрет Че Гевары. Здоровенный, мелками нарисованный, в полный рост. Тона - черный и красный. И будто он идет на зрителя. Постель расстелена... Музычка приятная...
- Ну?! И что же там происходит?
- Наташа полулежит, растрепанная, голая, в тапочках, прикована к стеллажу в изголовье. Наручниками из секс-шопа. Ну, и Джокер там...
- Наяривает. - Вставил Пельмень, и его лицо озарилось понимающей улыбкой. - Да, я понимаю! А музычка чья?
- Зачем вы мне рассказываете эту гадость? - Возмутилась Таня и почувствовала, что, как в начале беременности, ее одолевает дурнота.
- Какой кайф! - Продолжал веселиться Пельмень, то ли на полном серьезе, то ли, чтобы достать Татьяну. - Так и надо было! Как же я сам не додумался! Ох уж эти мне пакостные ручонки! Она ими все время хватает, за что не надо, а это такой облом... а потом еще, прикинь, насмехается! Станешь тут импотентом, конечно, если тебе что-то отрывают. Еще понимаю, когда мне ее папаша мозги компостирует - это дело. Но тут ведь совершенно бессмысленная жестокость. И, главное, ничего сказать нельзя... А, интересно, дорогие эти наручники?
Таня разревелась и отчаянно нырнула в толпу. Валик хотел удержать ее, но Пельмень схватил его за руку.
- Не надо. Пусть подумает. Все равно дома встретимся.
Таня бежала вверх по булыжной мостовой, животом расшвыривая толпу, как ледокол раскалывает льдины.
... я хочу быть с тобой, и я буду с тобой!...
- Козел! - Крикнула ему Таня. - Животное! Ничего ты со мной не будешь! Никогда ты со мной не будешь!
В животе что-то зашевелилось... Интересно, неужели опять будет мальчик? Уж лучше бы девочка. Пусть лучше к ней весь город бегает, - по крайней мере, ясно, как это называется. Но тут Татьяна вспомнила, что на таком сроке беременности ребенок шевелиться еще не может. Послушное дитя тут же успокоилось.
7 глава без номера. РОСКОШНЫЕ ШПОРЫ
Энергичная коротконогая пани Ульяна оказалась катастрофически перегружена работой в младших классах. Ее политика состояла в том, чтобы взвалить на себя как можно большее количество часов в школе и на каких-то курсах. И она в этом полностью преуспела. Другими словами, она не могла заниматься старшеклассниками и забивать себе голову их экзаменом. Стало быть, готовить детей к украинскому сочинению предстояло беременной Тане, с тех пор как Клавдия Панкратьевна легла в больницу.
Но в этой работе не было ничего сложного. У заболевшей учительницы, старой несчастной женщины, сложились с учениками традиции взаимного пофигизма. Они посреди урока выходили покурить, играли в шахматы на задних партах, обменивались записками и сочиняли кроссворды. Она, со своей стороны, приходила на занятия неподготовленной и читала тему из учебника, требуя, чтобы ученики за ней конспектировали. В случае непослушания, Клавдия Панкратьевна употребляла фразы: "дайте мэни днэвнык" и "пэрэстаньтэ надимною здыватися!". Никто ей дневника не давал, но издеваться, как правило, переставали. Взрослые дети понимали проблемы стоящего перед ними пожилого человека с разбитой жизнью. Другое дело, что эти проблемы их не волновали. Маленькие капиталистические акулы инстинктивно избегали связываться с неудачниками, как дикари боятся сумасшедших. Клавдия Панкратьевна, со своей стороны, игнорировала личностные проявления учеников, никогда не интересовалась их мнением и смачно плевала на их жизненные обстоятельства. В общем, в этом маленьком мире все друг друга стоили, большая рыба ела мелкую, а стая мелких - одну большую.
