— Со связанными? Могу! — согласный на все Лаборант, ни секунды не медля, выставляет вперед обе руки. Глаза ни на долю градуса не отклоняются от единожды взятого курса на пузырь.
Минута и руки связаны за спинкой стула. Для уверен-ности и чистоты эксперимента и ноги к ножкам приторо-чены. Наполненный стакан на середине стола. Дотянуться до него никак невозможно, даже если стул вплотную, даже если брюхом на стол лечь.
— Чё ты деешь? Подвинь! — враз протрезвевшие глаза готовы вывалиться на столешницу и покатиться к желан-ному стакану.
— Айн момент, как говорят пьяные греки, — потрошение началось. — Ты выпьешь этот стакан, дорогой, обязательно выпьешь, только позволь мне сначала спросить тебя.
— Валяй скорее, — умоляет Лаборант.
— Не доводилось ли тебе слышать про чудо таблетки, которые вроде как есть, а вроде как и нет их?
— Не приходилось. Все? Я ответил? Давай!
— Сдается мне, что неправильно ты ответил, не искрен-не. За это я тебя ополовиню.
— Как ополовинишь? — глаза со стола сползают к про-межности.
— А вот так! — половину водки из стакана Леха, картинно приподняв руку, вылил в принесенное помойное ведро. — Хорошо прошла, родимая!
— Ты… ненормальный?
— Повторить вопрос про таблетки? Или еще ополови-нить?
— Чума на тебя! Не знаю я никаких таблеток.
— Тебе сколько лет?
— Тридцать восемь.
— Молодо выглядишь. Я бы, встретив тебя на улице, больше пятидесяти восьми не дал. Что тебя так красит? Водка или таблетки? — и снова стакан занесен над ведром.
Лаборант зажмурился.
— Уходишь от действительности? Ну-ну! Старо, товарищ молчаливый партизан, как мир старо. Ну, закрыл ты глаза, а уши твои разве не слышат? Да и заткнешь ты их, твое сердце каждую каплю, пролитую мимо, сейчас ощущает. Не спрячешься, не скроешься, — пропел Леха. Но лучше бы он просто покашлял, больше на песню походило бы.
— Фашист! — набравшись смелости, плюнул себе на шта-нину Лаборант.
— Согласен. Начнем сначала? — Леха наполнил до краев стакан. В бутылке осталось меньше четверти. — Вы не про-тив, уважаемый, если я повторю вопрос? Может, у вас по-английски спросить, или по-чукчятски?
Крепки русские люди, это еще гитлеровцы в войну выясни-ли. Как ни выпытывали они у наших военные секреты, ничего наши им не говорили. И то, откуда простым русским про секре-ты знать, когда за спиной едва три класса? А у некоторых и больше, так что из того? Да военных секретов в прошлую вой-ну даже сам Верховный Главнокомандующий не знал. Это по-том, когда войну выиграли, придумали и про военные хитро-сти, и про военные секреты. Чтобы значимость свою повысить, чтобы все думали — не просто так победили, не просто положи-ли тридцать миллионов под ноги и по их трупам в Берлин во-шли.
Лаборант, конечно, что-то знает, вон как глазками бегает, в провонявшем спиртом мозгу чегой-то шевелится, решает, стоит ли на компромисс идти, сдаться или обождать. Лучше бы обо-ждать маненько, но чревато. В бутылке аккурат стакан остался. А ну как и его недрогнущей рукой? Не выдержит душа, сгорит, тогда секрет никому на фиг не нужен будет, за него хоть море водки дай, ему, Лаборанту, уже до фени.
— Не желаете ли взглянуть, мусье? — делает шаг навстречу добрый Леха.
Одна фотография, другая. Вот ставят перед Батей стакан, вот вынимают из кармана червонец, второй раз, третий, десятый. — Люди разные, червонцы разные, а свернуты все одинаково. К чему бы? Не подскажете?
Лаборант стыдливо прячет глаза.
— Ну тогда смотрим сюда! — и показывает. — Ай какой неук-люжий! Уронил червонец, а он возьми и развернись. А из не-го… Ну? Будешь говорить? Или остатки вылить?
Сломался.
— Записывай.
Вот уж точно, все гениальное просто. Оказывается, Лаборант и не придумывал ничего! Это Случай распорядился, испортил таблетки, которые бабка принимала. На новые денег нет, ну и пришлось эти, испорченные, дать. Бабка-то не знает, что они того, подмокли. Пьет, не морщится. А таблетки, хоть и испор-чены, а действуют! Да не просто действуют, по-особому! Бабка пластом лежала, тут поднялась и плясать давай! Чудо! Лабо-рант возьми, да угости друзей-алкашей. И тем в кайф, и те за-плясали. Еще требуют. А где он возьмет?
