. Сто лет спустя гипотеза классика полностью подтверждена исследованиями современного бельгийского психолога Б. Римэ́: в среднем три четверти опрошенных женщин и мужчин делились переживаниями с кем-либо из окружающих
[1-50]. «Конфидентами» могли, разумеется, стать и коллеги по работе, хотя их совокупность сохраняется не только за счет доверительных разговоров. Старший современник Мак-Дауголла итальянский социолог В. Парето (1848—1923) примерно в те же годы более обстоятельно описал мотивацию «стадности»: «... Чувства зависимости, привязанности, уважения, почтения и страха... составляют необходимое условие для формирования стай животных и для образования человеческих сообществ»
[1-51]. По его мнению, подобные нередко иррациональные инстинкты, эмоции и желания являются психологической константой социального поведения, его неизменяемыми «остатками» («residui»), определяющими структуру и динамику общественных объединений, включая способы их осмысления и концептуальной легитимизации. Поблагодарим Парето за весомый вклад в обоснование значимости социальной психологии как самостоятельной области знания о человеке и обществе и подведем итоги обсуждению статуса (от
лат. status — положение, состояние) трудового коллектива в жизни советских граждан в середине 80-х гг.
Не повторяя сказанного, они лаконичны: идеология коллективизма на закате советского периода нашей истории испытала несомненное влияние политических, экономических, юридических и иных реалий времени, но рождена ими не была. Коллективизм старше советской власти и не является ее артефактом. Хотелось бы заглянуть в глубокую древность — прародину стадного инстинкта[1-52]. В другой раз. Сейчас попытаемся выяснить, не могли ли источником коллективизма послужить традиции семейного воспитания, унаследованные от дореволюционных предков? Быть может, именно они завещали социалистическим внукам и правнукам просоциальные ценности и архетипы взаимоотношений?
2. Предки: община, приход, артель
«Каждая сельская община представляет собой в России маленькую республику, которая самостоятельно управляет своими внутренними делами, не знает ни личной земельной собственности, ни пролетариата и уже давно довела до степени свершившегося факта часть социалистических утопий; иначе здесь жить не умеют; иначе никогда даже здесь и не жили». Это пассаж из опубликованной в 1847 г. на немецком и французском языках книги немецкого агронома Августа Гакстгаузена (1792—1866), в 1843 г. по высочайшему позволению полгода путешествовавшего по Российской империи, содействуя Министерству государственных имуществ в сборе материалов о крестьянской жизни. Со времени выхода книги, с интересом встреченной просвещенной Россией, за немецким бароном закрепился «титул» первооткрывателя славянской общины. По-русски 1-й том увидел свет в 1869 г. [2-1], но процитированный фрагмент в нем отсутствует. По признанию переводчика, он «выпустил» трактат автора о сенсимонизме и социализме «по его туманности и односторонности»[2-2]. Мы позаимствовали формулировку вестфаладского агронома из эссе А. И. Герцена (1812—1870) «Россия», опубликованного в 1849 г.
Советские учебники истории не без оснований нарекли Герцена основоположником народничества и провозвестником «крестьянского социализма». В открытом письме французскому историку Ж. Мишле «Русский народ и социализм», очерке «О развитии революционных идей в России», других работах он клеймил царящие в общине «унизительную диктатуру рабства», «полное поглощение личности», но надеялся, что коллективная собственность, коллективистские традиции общинной жизни образуют «природное тяготение к социалистическим установлениям» и являются залогом будущего «сельского коммунизма», ячейкой которого послужит облагороженная община. Эта идея, кстати, не чужда и К. Марксу, который в письме к В. Засулич назвал общину «точкой опоры социального возрождения России», если «обеспечить ей нормальные условия свободного развития»[2-3].
Ознакомившись с аргументами Герцена, Н. Г. Чернышевского, письмом Маркса и особенно набросками к нему, радостно уверовали: архаический прототип советского трудового коллектива найден. Это русская земледельческая община — трудовой союз крестьянских семей, на уравнительных началах сообща владеющих землей. Осталось обнаружить «ген коллективизма», и станет понятно, как вериги общих интересов становятся своей ношей, которая «не тянет». Но вломиться в давно открытую Александром Ивановичем и придержанную его последователями «общинную дверь» оказалось много сложнее, чем полагали. Во-первых, прошлое, настоящее и будущее сельской общины с середины XIX века и до наших дней является предметом чрезвычайно многочисленных, до крайности оживленных и нередко взаимоисключающих письменных высказываний. «Ни одному из экономических вопросов так не посчастливилось в нашей литературе, как вопросу о сельской общине. Из крупных и мелких произведений <...> можно бы уже составить изрядную библиотеку. Он явно возбуждает к себе в русском обществе настойчивый, даже страстный интерес. Тем не менее масса посвященных ему трудов до сих пор немного способствовала его выяснению»
