По сравнению с более древними, истинными межледниковьями в МИС 3 большинство неандертальцев не чувствовали себя по-настоящему тепло и уютно. Лето к северу от Альп было примерно таким же, как сегодня в Шотландском высокогорье; за ним наступала промозглая, дождливая осень. Мы часто рисуем в воображении, как неандертальцы ежатся во время снегопада, но под проливным дождем ощущения точно такие же. Впрочем, зимы были определенно холоднее, снег не таял многие месяцы. Но тем не менее евразийские пейзажи в МИС 3 ничуть не походили на ледниковые пустоши. Напротив, для этого климатического цикла характерна нестабильность, выраженная в быстром росте и падении средних температур.
Если кому-то кажется неожиданной картина, как неандертальцы шлепают по грязи или пробираются по сугробам, то есть кое-что еще более удивительное. В последнее межледниковье — МИС 5 — было еще теплее, чем сейчас. По окончании предыдущего оледенения (МИС 6) температура интенсивно росла, достигнув пиковых значений примерно 123 000 лет назад, — эта подстадия МИС 5е известна как эемский период[64]. Это по-прежнему самый теплый из всех периодов жизни гоминин в Евразии. Длился он около 10 000 лет[65] — в геологическом масштабе это немного, однако соответствует примерно 500 поколениям.
Каким же был этот благодатный мир? По крайней мере, в самом начале более солнечным, чем мир сегодняшний. Положение Земли по отношению к Солнцу было несколько иным, планета купалась в большем количестве летних солнечных лучей. Это привело к подъему средней температуры на 2‒4 °C с ощутимым последующим эффектом. Альпийские пещеры на современной снеговой линии были достаточно теплыми и влажными для роста сталагмитов, по всему континенту распространились обширные леса. А главное, таяние полярных шапок и ледников подняло уровень моря примерно на 8 м.
Воздух нагревался все сильнее и сильнее, берега ползли вверх, а древесные породы сменяли друг друга, как картинки в калейдоскопе. Палинологические данные показывают, что береза и сосна уступили место дубравам, в которых встречались также вяз, орешник, тис и липа, а они, в свою очередь, замещались густым грабовым лесом. Это продолжалось до появления ели, пихты и сосны, предвещавших начало следующего, более холодного стадиала МИС 5d. В каждом периоде жизни этого леса, мутирующего на протяжении 10 000 лет, неандертальцы на рассвете наслаждались самым разным многоголосьем птиц. Вздорные клесты и хохлатые синицы уступали место бестолковым сойкам и сладкоголосым соловьям, а после них студеный утренний воздух наполнялся облачками пара от дыхания токующих тетеревов.
Прочая эемская фауна тоже ниспровергает традиционные представления о неандертальцах. Кроме зубров и лошадей, разнообразивших свой травяной рацион побегами деревьев, тогда жили кабаны, косули и их пятнистые родственницы лани[66]. Бобры угощались молодыми деревцами, затапливая долины и создавая новую изобильную среду обитания для водных черепах. По странной прихоти природы на этих рептилий охотились барсуки.
С потеплением появились и другие крупные звери: азиатский буйвол, прямобивневый слон и бегемот. Особенный интерес представляют мигранты из южных климатических зон — обезьяны, в частности макаки-маготы.
Сегодня этот вид живет исключительно в изолированных районах Северной Африки, преимущественно в горных лесах. Однако в плейстоцене они были распространены гораздо шире, и иногда их останки находят на ранних и поздних стоянках неандертальцев. Неглубокая пещера Хунас в Германии, вероятно, относится к эемскому периоду и содержит останки макак в том же слое, что и зуб неандертальца и каменные артефакты. Эти приматы, несомненно, иногда сталкивались друг с другом. Маготы в основном питаются растениями, но в трудные времена не брезгуют насекомыми и даже мясом молодых птиц и кроликов. Они с удовольствием копаются в оставленном человеком мусоре, поэтому вполне возможно, что некогда они подбирали и объедки за неандертальцами.
Слово «эемский» заставляет вспомнить райские кущи Эдема, но, хотя неандертальцам не приходилось беспокоиться об обморожениях, на клуб El Tropicana
