– Виноват, дядя, может, я и не так сказал; но ведь тогда нам верстаться придется, а теперь мы не в версту…
– Что ж? Благородное соревнование, я думаю, повредить никогда не может! Оно, думаю, скорее пользу принесет нашей фамилии. Оно всегда возвышает, облагораживает… Но вот что, дорогой племянник, я уже тебе заметил о несоответствии некоторых твоих выражений. «Служилое иго, верстаться, кормежка, выхрапка» – все это слова, не употребляемые в обществе. Наконец, скажу тебе еще, что ни в рассуждении высших себя, ни в рассуждении равных не употребляется слово «ты». Из вежливости каждому говорят, как бы не одному, а нескольким персонам или господам – вы! Я это говорю не для того, чтобы тебя огорчить, и не потому, чтобы мне было неприятно, что ты относишься ко мне не так, как принято в нашем обществе, но потому, что так следует говорить в свете, – что многие, может быть, отнесутся к тебе весьма несочувственно, если ты скажешь им ты. «Ты» говорят только близким и младшим себя родным и еще черному люду, рабочим, то есть людям, которые стоят во всех отношениях далеко ниже нас.
– Стало быть, дядя, я тебе должен говорить как бы нескольким господам – вы; а когда других-то господ нет?
– Подразумеваются, мой друг, подразумеваются. Но ты меня спрашиваешь, а сам говоришь «тебе». – И дядя вновь приятно улыбнулся и прибавил: – Следует сказать «вам… вам, дядюшка»! «Дядя» – это очень грубо!
Племянник не отвечал и только смотрел на дядю, уставив глаза.
– Тебе это кажется странным, но так принято, мой друг, а нам с тобой света не переделать! Недаром, когда на одном из маленьких вечеров, играя в вопросы и ответы, у блаженной памяти великого короля спросили, что всего сильнее на свете, то он, не задумываясь, отвечал: «Мода!..» Она покоряет одинаково и власть, и красоту. А говорить всем старшим и равным «вы» та же мода, то есть обычай, которому не подчиняться нельзя… Но обратимся к твоему вопросу. Служить, мой друг, необходимо. Этого требуют одинаково и обязанность, и польза, и, наконец, самая мода. Смешно и дико князю Зацепину, с его именем, положением, богатством, забраться в какое-то захолустье и прятаться там от людей, как медведь в берлоге. Вот хотя бы твой отец, а мой сиятельнейший брат, – ну скажи, что он там делает у себя в Зацепине? Ну, утром встает, ест, спит, а еще что?
– Отец? Да у него минуты свободной нет. Встает он в шесть часов и прямо идет в брусяную избу, а там уж его ждут зацепинские выборные, приказчики, управляющие, из Шугароновки, Даниловки, Починка; все приходят, все спрашивают, нужно распорядок дать… Потом поутренничает и идет разбирать разных просящих, просьбы принимает, иногда тут же разбирает и суд чинит.
– То есть ест, спит и целый день возится с мужиками, да? Ну княжеское ли это дело? Княжеская ли жизнь?
– Прости, дядя… виноват, простите, дядюшка! Но ведь кто же бы этим занялся? Я еще был молод и только с прошлого года начал помогать отцу, а братья, те и теперь совсем еще дети. Между тем ведь у нас больше десяти тысяч душ!..
– У меня теперь полные пятнадцать, – с улыбкой отвечал Андрей Дмитриевич, – хотя после батюшки, твоего деда, я не получил больше двух. Тем не менее я не только с мужиками, но даже с прислугой своей никогда не говорю. Они должны довольствоваться моими знаками. Ты спросишь, кто же устанавливает распорядок, кто ведет дела, согласно моим желаниям? Боже мой! На это и есть среднее сословие: управители, секретари, контора, наши метрдотели, шталмейстеры, конюшие, различные анвуа и вообще все те, которые могут получать приказания уже прямо от меня. Наше, княжье, дело: государь, государство, армия, флот, администрация, а главное – двор, общество. Путь ко всему этому дает служба. Наконец, самое препровождение времени, самые удовольствия наши должны быть выше, благороднее. Они должны касаться только разумного, нежного, деликатного. Покровительство наукам, искусству, поклонение красоте, грации – это я понимаю. Но мужичья жизнь? Согласись, что это профанация княжеского имени!
Племянник опустил глаза и не отвечал. Но ему было больно согласиться с тем, что вся жизнь его отца была только, как называл дядя, профанация; что все, о чем он до сих пор думал, было только унижение. Поэтому ему очень захотелось защитить себя.
