Робинзоны студеного острова - страница 6

Таких не оказалось.

После этого всех ребят разбили по бригадам. Мы с Толей Гулышевым, Геня Сабинин, Володя Попов, Сергей Колтовой, Саня Потапов и Булка попали в одну, третью бригаду. Нашим бригадиром стал Петрович, пожилой, бородатый, неразговорчивый рыбак в огромных бахилах. Боря Меньшиков попал во вторую, где бригадиром был назначен молодой моряк, высокий, крепкий, с детски простодушным лицом. Ребята запросто называли его Яшей. Голова у Яши всегда была слегка склонена к левому плечу — последствие пулевого ранения в финскую войну.

При распределении по бригадам Боря Меньшиков страшно разволновался и, как на уроке в школе, поднял руку.

— Что хочешь сказать? — спросил ею Грозников

— Я хочу в третью бригаду. Там мои друзья — Толя Гулышев и Коля Селиванов, — заявил Боря.

Грозников подумал и сказал укоризненно:

— Друзья — это хорошо, но ведь мы с вами только что говорили о дисциплине. Если каждый будет выбирать себе бригаду, что же тогда получится — базар?

Боря сел, удрученный. Я тоже был расстроен: все-таки Борька — мой друг и одноклассник. В одной бригаде нам, конечно, было бы веселее.

К вечеру тральщик поднял якорь. Мы дошли до острова Мудьюг и опять остановились. Одним выходить в море не разрешали, надо было ждать, когда соберется караван, и только тогда, под охраной военных кораблей, отправляться в путь.

Слева от нас стояло на якоре несколько больших английских транспортов, справа находился низкий остров Мудьюг с его белой и черной башнями.

Мы все слыхали про Мудьюг, знали, что в годы гражданской войны интервенты и белогвардейцы устроили здесь страшную каторгу для защитников Советской власти. Много хороших людей нашли здесь мучительную смерть от холода, голода и болезней. Мудьюг тогда называли островом смерти.

— У меня батя здесь четыре месяца сидел, — сказал Толя Гулышев. — Рассказывал, когда их красные освободили, он домой по крыльцу на карачках поднялся, сил не было.

Я хорошо знал дядю Колю, Толиного отца. Мы часто просили его рассказать, как он воевал в гражданскую войну, попал в плен к белогвардейцам, сидел на Мудьюге. Иногда дядя Коля доставал изо рта вставную пластинку с искусственными зубами и, показывал пугающе пустые десны: «Во. Все это Мудьюг съел».

— Интересное дело, — рассуждал Боря, — сколько людей загубили здесь в гражданскую англичане, а теперь вот — союзники, помогают нам.

— Что же ты от них хочешь? — вступил в разговор Петрович. — Это же капиталисты. Они сами фашистов боятся, вот и помогают. А нам нельзя от помощи, отказываться. Война!

Война… Раньше мы знали о ней только по книгам, кинофильмам и рассказам пожилых людей. В библиотеке мы в первую очередь спрашивали книги про гражданскую войну. Нашими любимыми были «Как закалялась сталь», «Школа», «Юнармия». Мы по нескольку раз смотрели кинофильмы «Красные дьяволята», «Чапаев», «Мы из Кронштадта», «Балтийцы»…

Когда в июне 1941 года фашисты напали на нашу страну, все были уверены, что через несколько месяцев враги будут разбиты. Но начало войны было совсем иным. Уходили на фронт отцы и братья, на многих приходили «похоронки». Все новые каменные школы были заняты под госпитали.

Конечно, нам, ребятам, хотелось попасть на фронт, но об этом даже мечтать было бесполезно: надо было по мере сил оказывать помощь фронту здесь, в тылу.

Мы ездили в колхозы — помогали заготовлять сено и убирать картошку, рыли бомбоубежища, вместе со взрослыми дежурили по вечерам около домов — в городе была введена светомаскировка.

Зима 1942 года в Архангельске была голодной. В течение нескольких месяцев на иждивенческие карточки отпускали всего по двести граммов хлеба. К мучительному, постоянному чувству голода никак нельзя было привыкнуть, о нем нельзя было забыть, разве что во сне…

В школе на уроках ребята с нетерпением ждали большой перемены, когда каждому выдавали хлебец весом в пятьдесят граммов и чайную ложечку сахарного песку. От постоянного недоедания ребята мерзли даже в теплых классах, у некоторых начали появляться признаки цинги, опухали ноги. В коридорах во время перемен не было обычного шума, беготни.