Патрик Гордон действовал по двум линиям, и как англичанин и как масон.
«Встречи Петра, — пишет В. Ф. Иванов, автор книги «От Петра до наших дней», — не могли не оставить известных следов и не оказать на Петра влияния. Не без основания историки масонства указывают, что Гордон и Петр принадлежали к одной масонской ложе, при чем Гордон был первым надзирателем, а Петр — вторым».
В 1690 году Петр сблизился с швейцарцем Лефортом, влияние которого на Петра было исключительно огромным. Петр попал в полную духовную кабалу к Лефорту и Патрику Гордону. Они стали для него непререкаемыми духовными авторитетами в то время, как авторитет всех русских государственных деятелей и Патриарха, окончательно померк в его глазах.
«Думают, что Лефорт, доказывая царю превосходство западноевропейской культуры, развил в нем слишком пренебрежительное отношение ко всему родному. Но и без Лефорта, по своей страстности, Петр мог воспитать в себе это пренебрежение», — указывают С. Платонов.
Тут и думать нечего, и Лефорт, и Патрик Гордон, и другие обитатели Кокуя также презиравшие и ненавидевшие тогдашнюю Московию, как современную Россию современные европейцы и американцы, конечно, сделали все, чтобы внушить будущему царю презрение и ненависть не только к национальной религии, историческим традициям, но и ненависть к самому русскому народу. И они достигли больших успехов в поставленной себе цели.
Кокуй, немецкая слобода под Москвой, в которой стал дневать и ночевать Петр, «оказала на него большое влияние, — указывает С. Платонов, — он увлекся новыми для него (формами и отношениями, отбросил этикет, которым была окружена личность Государя, щеголял «немецком» платье, танцевал «немецкие» танцы, шумно пировал в «немецких» домах. Он даже присутствовал на католическом богослужении в слободе, что, по древнерусским понятиям, было для него вовсе неприлично».
Петр вел в Кокуе образ жизни, с точки зрения московских традиций совершенно недостойный царя. Чинную жизнь в Московских дворцах Петр сменил на безобразничание в обществе сомнительных иностранцев в кабаках и веселых домах Кокуя. Поведение Петра в Кокуе и в Преображенском дворце, в который он переехал из ненавистного Кремля, ничем не напоминает нравственную, наполненную духовными интересами жизнь его отца.
В доме Лефорта, по словам современника Петра Куракина, — «началось дебошство, пьянство так великое, что невозможно описать».
Подобное поведение царя шло вразрез с представлениями москвичей о том, как должен вести себя православный царь. У москвичей был жив в памяти благородный образ отца его, его благочестие, его величавый истинно царский стиль жизни.
В народе, естественно, возникает недовольство поведением молодого царя. Да и как не возмущаться странным и неприличным поведением молодого царя. И. Солоневич метко сравнивает поведение Петра с поведением гимназиста, сжегшего свои книги и с наглым озорством показывающего всем взрослым кукиш: «Накося — выкусите».
Даже в изданной в 1948 году советским издательством «Молодая Гвардия», биографии Петра, историк В. Мавродин и тот признает, что Петр ненавидел все русское.
«Но близость Петра к «Кокую», это «фамилиарите», — пишет он, — с пестрым населением немецкой слободы имели и отрицательную сторону.
В своем, еще незрелом уме Петр путал бородатых стрельцов и церемониал кремлевских покоев, обычаи царского двора и его благолепие, то есть все, что как бы олицетворяло собой порядки, породившие и страшное 15 мая 1682 года и ненавистную Софию и ее «ближних бояр», со всеми сложным и многообразным укладом русской национальной жизни. Возненавидев стрельцов и бояр, он возненавидел и среду, их породившую, и обстановку, их окружавшую. Увидев язвы на теле Московского государства, обратив внимание на бесчисленные недостатки (положим не на такие уж бесчисленные. — Б. Б.) русской действительности, он начал отворачиваться от нее. Раздраженный Москвой, он повернулся лицом к иноземному Кокую, подчас слишком опрометчиво решая спор запада и Руси в пользу первого, слишком неразборчиво заимствуя у Запада на ряду с полезным, ненужное для Руси».
