Сейчас. Все, я оделась.
Идет к двери, открывает. Входит Кэрол.
Кэрол. Что случилось?
Филлис. К черту подробности.
Кэрол. Какие подробности?
Филлис. Я же сказала: давай не будем.
Кэрол. Все в порядке?
Филлис. Все? Ты имеешь в виду и страны третьего мира?
Кэрол. Страны третьего мира?
Филлис. По-твоему, в Зимбабве все хорошо?
Кэрол. Неужели что-то в Африке?
Филлис. Господи, ты все понимаешь буквально. Это же беда — все понимать буквально. Девальвация остроумия. Все мои шуточки и подколки псу под хвост.
Кэрол. Да что стряслось?
Филлис. Насчет стран третьего мира — это острота, цель которой немного смягчить боль, вызванную случившейся с нами трагедией.
Кэрол. Какой трагедией?
Филлис. Человеческой, слишком человеческой. Впрочем, я бы не сказала, что это большая трагедия.
Кэрол. Давно пьешь?
Филлис. Достаточно, чтобы достичь единения с природой. Оно же — алкогольный ступор. Знаешь, в чем разница между суши и женской киской?
Кэрол. Филлис…
Филлис. В рисе. Один пациент рассказал. Не пытайся вникнуть, это слишком абстрактный феномен для твоего интеллекта: называется юмор.
Кэрол. Сварю-ка я кофе.
Филлис. Если хочешь. Мне хватает моего суперсухого мартини: чистый джин минус вермут.
Кэрол. Что произошло?
Филлис. Ты меня в чем-то обвиняешь?
Кэрол. Из-за чего такая паника?
Филлис. Какая паника?
Кэрол. На моем автоответчике.
Филлис(заинтересовавшись ее шубой). Откуда это?
Кэрол. Что «это»?
Филлис. Да уж не глазки твои, солнышко. Шубка.
Кэрол. Эта шубка?
Филлис. Молодец. Эта.
Кэрол. Ты ее сто раз видела.
Филлис. Когда?
Кэрол. Вчера хотя бы.
Филлис. У меня одна пациентка носила такую. Миленькая, да? Сколько же шкурок на нее пошло!
Кэрол. Так что все-таки стряслось?
Филлис. И какие-то гнойные фанатики привязались к ней прямо на Пятой авеню. Из тех, что взрывали бы каждого, кто носит меха. Стали издеваться. А потом эти борцы за права животных перешли от слов к делу и сорвали с нее шубу. Под шубой она была в чем мать родила.
Кэрол. Почему?
Филлис. Потому что она шлюха. Дорогая шлюха. Понадобилась мне для моей книги. Она шла к клиенту, который мечтал, чтобы к нему постучалась женщина в шубе, под которой совсем ничего. И вот она стоит на углу Пятой авеню и Пятьдесят седьмой улицы, шуба на тротуаре, и весь Нью-Йорк бесплатно любуется чудесной коллекцией пушистых мехов. Так о чем мы?
Кэрол. Как Сэм?
Филлис. К черту подробности.
Кэрол. Он жив-здоров?
Филлис. Не то слово. За полвека его здоровье было под угрозой лишь однажды — когда он обветрил губы.
Кэрол. А мальчишки?
Филлис. Уехали. Ускакали на юг. В край, где под ветром волнуется хлопок…
Кэрол. И в университете у них все в порядке?
Филлис. Университет их мало волнует. А они мало волнуют университет. Всюду волны — а у меня пересохло во рту. (Наливает.)
Кэрол. Ты не в себе, Филлис. Что произошло?
Филлис. Не в себе? Это я пока в себе. Это пока что цветочки. Понимаешь? Цветочки, тычинки, пестики. Так где же ты отхватила шубку?
Кэрол. В Блуминдейле. В прошлом году.
Филлис. И часто носишь?
Кэрол. Все время.
Филлис. Что за зверь?
Кэрол. Обычная норка. Ну, объясни наконец: что значил твой безумный звонок?
Филлис. Давай не будем.
Кэрол. Как это не будем? Я включаю автоответчик, слышу истерику: катастрофа, конец света, помогите. Я звонила тебе раз десять.
Филлис. Так это была ты?
Кэрол. Именно.
Филлис. Обычно я узнаю твой звонок. В нем есть какая-то робость и трепетность.
Кэрол. Где Сэм? Что произошло?
Филлис. Знаешь, неохота рассказывать.
Кэрол. Зачем же ты звонила?
Филлис. Хотелось с кем-нибудь поговорить.
Кэрол. Так говори.
Филлис. Может, все-таки не надо, а?
Кэрол. Филлис…
Филлис. Ну ты же видишь: я уклоняюсь.
Кэрол. Да почему?
Филлис. Прости, что оторвала тебя.
Кэрол. Ничего ты не оторвала.
Филлис. Наверное, у вас с Ховардом были планы на вечер?
Кэрол. Нет. Я ходила на Сотби.
Филлис. Что прикупила?
Кэрол. Ничего. Там выставляли бейсбольные карточки, Ховард все собирался сходить, сегодня последний день.
Филлис. Значит, у вас все-таки были планы.
Кэрол. Да нет. Ховард не смог, ему пришлось везти отца в Вестчестер в дом престарелых.
Филлис. Как грустно.
Кэрол. Девяносто три года. Прожил хорошую жизнь. А может, мерзкую. Но долгую. Никогда не болел. Во всяком случае, все так думали, пока не выяснилось, что он перенес на ногах несколько инсультов. Начал терять память, потом стал слышать мелодичные голоса, а в конце концов попытался уйти добровольцем на фронт.
