— А вы с ней встречаетесь?
— Я была у них два раза. Зять меня не очень жалует, не может забыть, как испугался тогда, заметался, да все на моих глазах. Стесняется, что вроде как поверил в проклятие Городища. Он теперь профессор, даром что молодой, двое детей у них. Татьяна сидит дома, а он со студентами ездит. Я спросила ее — это то, что ты хотела? Замужем дома сидеть? Пошла бы учиться! А она говорит — вы, мама, ничего не понимаете. Дура, мол, деревенская. А только не все у них гладко — зачем ему неученая жена? Я и перестала там бывать.
— Что такое Городище?
— Тут когда-то поселение было. Тыщу лет назад или даже больше. Еще говорят, силу это место имеет, порчу снимает.
— А проклятие? Вы сказали, проклятие Городища?
— Насчет проклятия не знаю — думаю, Оришка все выдумала, чтобы не лезли куда не надо. Тыщу лет простояло, и не нужно лезть, не нами сделано, не нам нарушать. А они… — Она махнула рукой. — А ты поживи сколь хочешь, я тебя в дочкину комнату определю.
— Я недолго, мне бы только оглядеться и… — Татьяна вздохнула.
— Я не гоню, живи.
— А как же вы без света и телефона? А если в больницу?
— У нас есть три машины, никто не откажет. А насчет электричества — было, а в позапрошлом году вырубило из-за града и молнии, да так и не приехал никто починить. Знаешь, оказалось, можно жить и так.
— А продукты?
— Приезжает лавка до самой зимы, раз в месяц привозит чего надо. Забирает грибы, мед, ягоды, молоко. У нас своя пасека, огороды, кузня, конюшня. Нам хватает. Так и живем. Человек ко всему привыкает.
— Не представляю, как можно так жить! И телевизора нет, и радио! Вы же не знаете, что в мире делается, а вдруг война?
Марина рассмеялась и махнула рукой:
— Мы-то чем поможем? И бежать нам некуда. Да и не докатится сюда. Ты вот нашла, думаешь, просто так?
— А как?
— Сюда просто так не попадешь, поверь. Да и ты бы не попала, если бы ярчук не вынюхал.
— А как называется ваша деревня?
— Городище.
— Тоже Городище?
— Городище одно. То, что в лесу, — старое, наше — теперешнее.
— А у вас много людей живет?
— Тридцать шесть человек.
— Всего тридцать шесть? — не поверила Татьяна. — Столько земли, лес, поле — и всего-навсего тридцать шесть человек?
— У нас воля, — сказала Марина. — Кто хочет, может уйти в город. А другие приходят и остаются. Катя привезла сестру больную несколько лет назад, да так и остались обе.
— Так у вас вроде секты? — догадалась Татьяна. — А школа?
— Какая секта! — рассмеялась Марина. — Ну ты и выдумала! Просто живем, никого не трогаем. Не все могут жить на земле и при земле, избаловались городом. А школы нет, да и детей тоже нет. А будут — придумаем что-нибудь. Пошли, покажу твою комнату.
Она отворила низкую дверь около печи, вошла первой, неся керосиновую лампу. Татьяна вошла следом. Неверный свет осветил маленькую светелку с закрытым занавеской окном, кровать в углу под синим с белыми узорами покрывалом, тумбочку, этажерку с книгами и журналами, пестрый половичок на полу.
— Живи, — сказала Марина, посторонившись, пропуская Татьяну.
…Ночью ей снился сон про Зойку — большой человек бил Зойку, та сначала кричала, потом затихла. Она, Татьяна, едва живая от ужаса, ломая пальцы, пыталась провернуть ключ и открыть дверь. Дверь распахнулась наконец, и она, слетев кубарем по лестнице, выбежала в холодную ночь босая, в одном платье…
Следующая картинка черно-белая: Рудик и клиент во дворе, Рудик показывает рукой на ее окно. Она ныряет за занавеску, подыхая со страху, тот смотрит, и его взгляд прожигает насквозь стену дома. Очень светлые глаза, жестокие, беспощадные. Они смотрят друг другу в глаза, и Татьяна понимает, что это приговор — она свидетель…
Она кричит и бьется, ночная рубашка влажна от пота; Марина прижимает ее к себе, уговаривает, шепчет…
— Он убил Зойку, а я боялась сказать, — всхлипывает Татьяна. — Я думала, может, она живая. И Рудик пропал — говорили, попал под машину. И тогда я убежала…
Марина укачивает ее, как ребенка, крестит, напевает тихо.
