— В тот момент, как я увидел тебя… — его губы оставляли поцелуи на ее щеке, и он снова заговорил, прижавшись к уголку ее рта: — …я захотел тебя и теперь не могу избавиться от этого чувства…
Его слова должны были бы послужить предостережением, но она была слишком возбуждена, слишком загипнотизирована. Ей хотелось только одного — быть ближе к нему, не анализируя свои чувства. Просто она, наконец начала понимать, что это путешествие ведет к какой-то цели.
Джинни застонала, просунув пальцы под его куртку. Она нетерпеливо ждала, пока Джейк сбросил одежду со своих плеч, развязал галстук и расстегнул рубашку. А затем все было так легко, так просто — он слегка потянул за молнию у нее на спине и спустил плотно облегающий фигуру топ на талию, а потом отбросил прочь.
— Посмотри… — его голос срывался, прикосновение было просто волшебным. Он повернул ее так, чтобы она увидела себя в зеркале — молодая женщина, обнаженная до пояса, в бабушкиной бархатке, волосы рассыпались и в беспорядке обрамляют лицо…
Неожиданно засмущавшись, она отвернулась и прижалась щекой к его груди, теребя темные волосы.
— Не надо. — Это была мучительно-противоречивая мольба. — Ты знаешь, что ты делаешь со мной?
Нет. Джинни знала только то, что происходило с ней — она наслаждалась тем, что он делал ее жизнь такой замечательной, что ей совсем не хотелось сбежать…
Они лежали в постели. Джинни чувствовала легкие, дразнящие поцелуи на своем лице, глазах, губах. Неожиданно Джейк стал серьезным, вдавил ее в подушки и решительно сказал:
— Я хочу любить тебя до конца моей жизни.
Невинный флирт, полагала она, никаких обязательств… И вот они оба незаметно оказались на краю пропасти…
Ее охватил ужас. С умопомрачительной скоростью Джинни стряхнула с себя наваждение. Ее будто окатили холодной водой. Скрестив на груди руки, она скатилась с кровати, подскочила к креслу и схватила цветастый атласный халат. Туго завязала его на талии и только после этого нашла в себе смелость повернуться и посмотреть на Джейка, который все еще лежал в кровати. И на его лице она увидела такое выражение, какого никогда не ожидала увидеть и, которое ранило ее до глубины души.
— Джейк, — дрожащей рукой она убрала упавшие на лоб волосы, — Джейк, что я могу сказать?
Прошло много времени, прежде чем он поднялся и заговорил:
— В данных обстоятельствах, пожалуй, лучше всего… ничего не говорить. — Он неторопливо подошел, взял рубашку, продолжая неотрывно смотреть на нее, просунул руки в рукава; мышцы его сильных плеч заиграли, вид темных волос на смуглой коже груди был подобен пытке. — А с другой стороны… — протянул он, и у нее появилось явное тревожное ощущение, что он читает ее мысли, что и подтвердил ее неожиданный румянец. Она вызывающе вскинула подбородок, приподняла бровь, предлагая ему продолжать.
Наклонившись, Джейк поднял с ковра галстук, завязал его несколькими умелыми движениями, туго затянул и провел пальцем под воротничком.
Джинни беспомощно смотрела на него, сражаясь с рыданиями, рвущимися из груди. Но, ни за что на свете она не позволит ему узнать, насколько его враждебный холодный тон ранит ее, разрывает ей сердце. Она отвернулась и нечаянно увидела свое отражение — оно не добавило ей самоуважения.
— Я… — начала она, не имея четкого представления, что собирается сказать. Но необходимость продолжить была прервана неожиданным резким телефонным звонком, раздавшимся где-то в доме. Она удивленно повернулась к Джейку.
В течение долгой, напряженной минуты они стояли, уставившись друг на друга, затем, так как телефон продолжал звонить, он отвернулся и вышел. Его шаги были слышны на лестничной площадке, затем он вошел в другую спальню. Назойливый звук прекратился, и Джейк что-то проговорил. Потом он вернулся, но не вошел в комнату, а остановился в дверях, опершись о косяк; Джинни не двинулась с места.
— Прошу прощения, — голос у него был напряженный, противоречащий произносимым словам, — я должен заглянуть на конюшню. — Он бросил взгляд на часы и устало вздохнул. — Это недолго.
Входная дверь захлопнулась. Джинни услышала, как вдалеке раздался звук включившегося двигателя, но все еще продолжала стоять, как во сне. Наконец жизнь понемногу стала возвращаться к ней. Она медленно подошла к туалетному столику, села и начала снимать сережки, бархатку, вытащила из волос гребни, усмотрев в том, как рассыпались ее волосы, нечто символическое. Очень трудно отождествить эту женщину — вялую, безжизненную — с той, которая отражалась в зеркале совсем недавно. Теперь, когда все надежды, все оживление исчезло, она была почти некрасивой.
