Направляясь к стойке регистрации, он почувствовал знакомое жжение в желудке, но мужественно предъявил служащему свое удостоверение и таможенное разрешение на право ношения оружия на борту. Чопорный клерк средних лет по имени Джонсон нервно кусал тонкую ниточку верхней губы, пока компьютер проверял правильность сведений. Удостоверившись, что все в порядке, Джонсон провел Ника в обход детектора металла, который не миновали остальные пассажиры, вручил посадочный талон и махнул на прощание рукой.
В первом салоне воздушного судна уже поджидал командир Джеймс Т. Соренски. Ник летал вместе с ним раз шесть за последние три года и помнил, что Джеймс – превосходный пилот, до тонкостей знающий свою работу. Недаром Ник справлялся о нем, на всякий случай, разумеется: что, если в его биографии кроются подозрительные факты вроде вероятности нервного срыва во время полета?!
Ему было известно о Джеймсе все, вплоть до сорта зубной пасты, которой тот пользовался. Но страхи не унимались. Правда, Соренски закончил военно-воздушную академию с отличием и восемнадцать лет проработал в войсках специального назначения. Послужной список капитана был безупречным, но и это не помогало. Ника выворачивало наизнанку. Как же он ненавидит это состояние! И хотя он знал, что все сводится к душевному равновесию, а Соренски был его хорошим знакомым, Ник все же не мог заставить себя доверять человеку, способному поднять и удержать в воздухе почти полтораста тонн стали.
Соренски мог бы послужить моделью для авиационного плаката: безукоризненная прическа, китель без единой морщинки, с острыми как бритва складками на брюках, высокий рост, стройная фигура. Ник и сам не имел ни унции лишнего жира, но рядом с ним чувствовал себя настоящим бегемотом. Командир излучал уверенность и твердо соблюдал установленные самим же собой правила, что Ник весьма ценил. И хотя у Ника было разрешение на оружие, Соренски было не по себе, а этого он допустить не мог и поэтому заранее вынул обойму. Поздоровавшись с пилотом, он уронил обойму в его протянутую руку.
– Рад снова видеть вас, Ник.
– Как себя чувствуете сегодня, Джим? Соренски улыбнулся:
– По-прежнему опасаетесь, что меня хватит инфаркт прямо в воздухе?
Ник пожал плечами, чтобы скрыть смущение.
– Что-то вроде этого. Согласитесь, все может случиться.
– Верно, но я не единственный на борту, кто способен посадить самолет.
– Знаю.
– Но вам от этого не легче, верно?
– Не легче.
– Вам столько приходится летать, пора бы и привыкнуть.
– Я и сам так думал, но ничего не получается.
– А ваш шеф знает, что вы испытываете каждый раз, когда очутитесь в самолете?
– Конечно. Но он, видите ли, садист. Соренски рассмеялся.
– Сегодня все пройдет как по маслу, – пообещал он. – Не хотите прокатиться до самого Лондона?
– Лететь через океан? Никогда в жизни! Желудок его снова сделал сальто-мортале.
– Я собираюсь домой.
– Неужели никогда не были в Европе?
– Пока нет, подожду, когда туда проложат шоссе. Пилот мельком взглянул на обойму.
– Спасибо, что отдали. В сущности, я не имею никакого права просить о таком.
– Но вам не по себе при мысли о заряженном пистолете на борту, а я не желаю, чтобы первый пилот нервничал в полете.
Ник попытался протиснуться мимо Соренски и устроиться на своем месте, но командиру хотелось поболтать.
– Кстати, где-то с месяц назад я прочел в газете, как вы спасли жизнь бедному мальчишке. Весьма интересно было узнать о ваших родных и лучшем друге-священнике… странно, что вы пошли в жизни разными дорогами. Вы носите значок, а он – крест. Поверьте, я горжусь нашим знакомством.
– Я всего лишь навсего выполнял свой долг.
– А подразделение, в котором вы работаете? Как же вас прозвали? – И прежде, чем Ник успел ответить, командир вспомнил: – А, да, апостолы!
– Я так и не понял, откуда репортеру удалось выудить эти сведения! Не думал, что кто-то посторонний знает это прозвище.
– По правде говоря, в самую точку! Ведь если бы не вы, мальчику не жить.
– На этот раз повезло.
– Репортер упомянул о том, что вы отказались дать интервью.
– Мы работаем не напоказ, Джим. Я сделал все, что от меня требовалось, и только.
