— Но актер постоянно должен анализировать, какие… — говорит Гуннар.
— Не забивайте себе голову, — перебивает Ингмар. — У вас и так все уже есть. Отработанная техника и прочее… Но в тот момент, когда вы начинаете думать, что выходит скучно, вот тогда действительно становится довольно скучно. Разве нет, Гуннар?
— В каком смысле?
— Разве не правда, что только посредственности нуждаются в том, чтобы пускать в ход всякие техники?
Он смеется. Гуннар вскакивает и швыряет сценарий.
— Гуннар! Я вовсе не хотел сказать, что…
Тот уходит. Ингмар садится.
— Ну что, я должен его догнать?
— Думаю, да, — говорит Ингрид.
Он встает и выходит из павильона. С низкого бурого неба сыплется дождь, плавно переходящий в мокрый снег. Ингмар идет к стоянке мимо луж с жухлой осенней листвой и садится в машину.
* * *
Миновав Стургатан, освещенную тусклым солнечным светом, который льется словно сквозь купол грубо отшлифованного стекла, они оказываются в квартире и садятся за маленький столик.
Глаза вглядываются в черное пространство вокруг, таращатся на неподвижную темноту, которая начинает медленно вращаться, образуя обитые свинцом пластины.
— Карин пошла на кухню? — шепчет Кэби.
— Не знаю, — отвечает Ингмар, поворачивая настольную лампу.
Его лица касается серый свет. Язвительные контуры напряженных челюстей, темный пиджак почти сливается с чернотой картины, написанной маслом.
Кэби сидит на одном из деревянных густавианских кресел. Она моргает, всматриваясь в очертания Ингмара в темноте, наклоняется и берет его за руку.
Рука совершенно окаменела.
Она вздрагивает от неожиданного грохота.
Словно листы железа громыхают о дерево.
Карин случайно оборвала занавеску, когда пыталась отодвинуть ее, чтобы впустить в комнату немного вечернего света. Она стоит, прижав к себе темную сетчатую ткань.
— По-моему, стало чуть-чуть светлее, — говорит Ингмар.
— Может быть, — отвечает мать.
Ингмар помогает матери сложить занавески. Из своей комнаты выходит отец, от его лба расходится тусклый свет, сотканный из сахарной ваты.
— Отец купил себе налобный фонарь, — говорит Карин и поджимает губы.
Неверной походкой, но довольно быстро, Эрик направляется прямо к Кэби. На нем отутюженный темно-серый костюм с жилетом и галстуком.
Только когда он останавливается, наконец проступает лицо в мутном свете фонарика. Он вцепляется в нее бесцветным угрюмым взглядом. Что-то говорит и, растопырив пальцы, протягивает правую руку. Кэби вежливо улыбается, протянув руку в ответ. На периферии светового поля, словно желтые вольфрамовые нити, слабо мерцают пальцы.
Ингмар спотыкается о стул, отодвигает его, собирается сесть, думая о том, что надо бы рассказать о завтрашней поездке в Ретвик, как вдруг губы отца искривляются.
Это уже не улыбка.
Лоб его краснеет. Рука проводит по усам, затем, двигаясь слишком быстро, ползет к галстуку.
Ингмар приближается.
Кэби мрачнеет, на переносице появляется складка. Губы изломлены в беспокойном изгибе.
— Мы собираемся устроить монтажную мастерскую в «Сильянсборге», — говорит Ингмар, выступая вперед.
Рука Кэби нащупывает его плечо.
— Ты стоял здесь все это время? — спрашивает она.
— Представляете, мы устроим там лабораторию, хоровой зал и все, что надо, прямо на природе — современный монтажный столик, гримерки.
— Извините, — произносит отец. — Мне сейчас должны позвонить.
Ингмар идет за ним следом.
— Мама сказала, что день рождения удался.
— Наверное, так, — бормочет тот.
— Я про ланч у Агды и путешествие на машине в Кафедральный собор.
Открывая дверь кабинета, отец оборачивается к Ингмару.
— Что-то еще?
— Нет, я просто… Мать говорила, что рассказывала вам о моем фильме.
Отец вздыхает, порываясь уйти.
— Она сказала, что он, должно быть, напомнит вам о времени, проведенном в Форсбаке.
Он опять нетерпеливо вздыхает.
— Я понимаю, что это совершенно другое, — поспешно прибавляет Ингмар. — Ведь вас любили в приходе.
— Не думаю. «Любили» — это нечто иное. Я был их собственностью, прихожане всецело владели мной и…
— Совершенно точно, именно это я и хотел сказать, — оживленно говорит Ингмар. — Пастор больше не принадлежит самому себе. Если б я был пастором, меня подавляло бы чувство долга — то, что я обязан творить добро, обязан…
