Но не обольщайтесь! Если потребуется, мы будем беспощадными, даже жестокими. Рука у нас не дрожит, и сомнений не бывает, когда надо выполнять наши служебные обязанности.
Наши служебные обязанности — это бороться с особо опасными преступниками. А к таким жалости нет!
Да, конечно, мы гуманны. (Иногда даже слишком). Но скажу вам доверительно — когда такие, как этот Рокко и ему подобные, перестают оскорблять землю своим присутствием на ней, я вздыхаю с облегчением.
Думаю, и вы тоже.
Гуманность прекрасное чувство. Только не надо, чтобы гуманность к одним превращалась в безразличие, а то и жестокость к другим.
Когда мы жалеем преступника, мы перестаем жалеть его жертву. А вот это недопустимо.
Так что давайте уж мы будем дружить, смеяться и шутить с теми, кто этого заслуживает.
А в тех, кто убивает, насилует и похищает людей, мы уж, с вашего разрешения, будем стрелять.
Я, лично, считаю, что это и есть гуманность.
…Мы хорошо тогда отдохнули. Я укрепил, как полагается говорить в таких случаях, свое здоровье, свои нервы (на которые и раньше никогда не жаловался).
Укрепление нервов мне пригодилось, как только я пришел на медкомиссию.
Не буду вам описывать этот печальный период моей жизни. Освидетельствования, переосвидетельствования, мои протесты, возмущенные рапорты, начальственные резолюции, беседы в кабинетах от непосредственного начальника до заместителя министра…
Ничего не помогло. Есть, оказывается, начальство поважнее любого министра. Это врачи. Их приговор обжалованию, к сожалению, не подлежит.
И потом есть еще совесть.
— Сходите в спортзал, пойдите в тир, Лунев, — сказал мне в конце концов генерал, — если посчитаете, что все осталось по-прежнему, что ранение вам не мешает, скажите. Обещаю вам: вернетесь в подразделение.
Я пошел в спортзал, пошел в тир.
Уж лучше бы мне туда не ходить! Одно дело, когда слово «не пригоден к…» написано в твоей медицинской карточке, совсем другое, когда ты убеждаешься в этом собственными глазами.
Ребята вначале помогали, а потом утешали, как могли.
Но я и сам все понял.
Видите ли, можно быть очень здоровым, сильным, даже ловким мужчиной в обычной жизни. Но это не значит, что ты годишься в олимпийские чемпионы.
Можно очень неплохо владеть приемами самбо, стрелять, метать ножи. И задержать хулигана, даже грабителя, даже какого-нибудь подонка пострашней это тебе позволит. Но когда ты имеешь дело с преступниками особо опасными, так сказать, бандитами-профессионалами, которые сами великолепно владеют и приемами рукопашного боя, и холодным, и огнестрельным оружием, для которых человеческая жизнь абсолютно ничего не значит, а порой и своя собственная, — тогда уже ты не можешь быть просто мастером нашего дела. Ты должен быть супермастером, виртуозом, каким я был, теперь уже это не прозвучит хвастовством. Был.
А иначе ты не только ставишь под угрозу собственную жизнь, но и, что неизмеримо важней, жизнь тех, кого ты призван защищать.
Вот так. Я это понял. Я не в обиде.
И теперь я работаю в штабе.
Подал в академию. Надеюсь, примут.
Живу.
По-прежнему работаю в милиции, а что может быть почетней!
Но кто доволен, дальше некуда, так это Ленка. Ну, как вам нравится? Прямо — рот до ушей — не устает улыбаться.
— Чему радуешься? — спрашиваю. — Муж инвалид. Списали в архив, — прибедняюсь, — говорят, скоро переведут в ночные сторожа. Наш ларек папиросный охранять.
— Вот и чудесно, — смеется, — буду знать, по крайней мере, где муж ночи проводит — стоит из окна выглянуть — видно. И перестань плакаться. Внеочередное звание получил, орденом наградили, должность выше. И оклад, кстати…
— Ну, какое это имеет значение! — взрываюсь.
— Для тебя, может быть, никакого, — парирует, — не ты по магазинам бегаешь. А для меня имеет. Но, согласна, это не глазное. Зато, по крайней мере, у тебя человеческий рабочий день — как вы говорите, «от звонка до звонка»…
— Это мы не про рабочий день говорим, — ворчу.
— Неважно. У меня теперь душевный покой — это что, тебя не трогает? Я за тебя не боюсь…
— И зря. Вот нагрянет ревизия из управления делами, — замечаю зловеще.
— Пусть нагрянет. Я за тебя спокойна. Работник ты у меня образцовый — что стрелять, что докладные писать. Нет, все чудесно.
