Вот гносеологическая схема того, что заключено в откровении пророков, противостоящем содержанию того, что открывается в структурах глобальной примордиальной метафизики.
Есть два вектора: утверждение бесконечного как того, кроме чего ничего нет, и утверждение того, что бесконечное противоречиво в самом себе, поскольку есть мы, которые здесь стоим и его видим. Из второго вектора следует, что бесконечного как такового нет, а то, что оно отрицает, то, что существует помимо него — есть! Иными словами, бытия нет, небытие есть. Вопреки школе Элеатов, вопреки мудрости воспринимающих праздник космоса онтологических мудрецов, бытия нет, небытие есть. Но в более глубоком и страшном смысле. Потому что последняя правда бытия оказывается апейроном, огнем, который все пожирает. Оказывается, что не райские сады, не дерево, не земля, не воздух, не вода, не ангелы, не свет является бытием. А бытием является то, что есть вместо них, как чистая гомогенность, отрицательное утверждение. И вот — его нет, а то, что оно отрицает (но что при этом есть), оказывается тайной нашего сердца, которую мы можем сохранить, идя этим путем, а можем и предать ее, стремясь к центру космоса, сквозь который проходит мировое Древо, онтологический ствол. Мы можем стать мировой душой, распятой на мировом Древе, реинтегрировать все состояния существа, и в этом смысле мы становимся центральной вещью, той вещью, о которой сказано в Изумрудной скрижали — «чудеса единой вещи». Единой вещи, но именно вещи, которая все равно будет стерта апейроном. Потому что финальная цель всякой инициации есть абсолютное тожество объекта и субъекта. Вот как формулируется парадоксальный вызов, который является безумием перед мудростью мира: «Последнего бытия, лишенного границ и форм, нет, а небытие, которое отрицается, которое невидимо пребывает «с задней стороны зеркала» — есть!»
Две позиции, о которых у нас идет речь, обречены на абсолютную вражду… Собственно, духовная история человечества есть не что иное, как страшная битва между двумя этими позициями. В итоге этой битвы возникает профаническое общество, которое основано на общечеловеческих ценностях, представляющих собой не что иное, как некий вербальный компромисс между двумя взаимоисключающими правдами. Это компромисс, который обходит острые углы, и надевает на все что угодно «все и всяческие маски». Но профанизм, основанный на таком компромиссе, стал возможным только благодаря тому, что в центр пирамиды великого созерцания был нанесен сокрушающий удар молнии из ниоткуда.