А. К.: Его даже это не волновало, он лично сам себя персонально волновал.
Ан. К.: Согласен.
П. А.: Могу подтвердить, что личное вмешательство Буша и его друга — посла в Москве Боба Страусса — фундаментально помогло нам на переговорах с Парижским клубом. С Клинтоном такого уже не было.
Ан. К.: С Бушем и Бейкером можно было сделать гигантские вещи. Бейкер был партнером и мне, и Гайдару, так как он разбирался в экономике, был министром финансов. Но Бейкер стал начальником штаба президентской гонки. Он ушел с поста госсекретаря. Было ясно, что они проигрывают Клинтону, и все, с этого момента ни о каком пакете никто ничего не говорил, потому что им стало не до этого. Значит, действующая администрация с начала лета 1992 года оказалась в обороне, толком мало что могла, а потом Клинтон стал президентом. В первое время ему было наплевать на Мексику и Канаду, а уж какая-то там Россия, которая хрен знает, где находится…
П. А.: Мне кажется, ты сказал одну фундаментальную вещь. Была плохая кредитная история, потом начались изменения. Нужно было время доказать и себе, и им прежде всего, что здесь, в России, действительно строится другая жизнь. Сближение — это процесс взаимный. Но тут на смену Козыреву пришел Примаков>126. И Примаков уже к интеграции в Запад вовсе не стремился. Реализация плана Маршалла сопровождалась и денацификацией Германии, и фундаментальной либерализацией германской экономики. А когда этого нет — надеяться на помощь очень трудно.
А. К.: Абсолютно с тобой согласен, но мне кажется, эти вещи сильно между собой взаимосвязаны. Предположим, Эрхард начал либеральные реформы, а Аденауэр — денацификацию. Представь, что при этом в Америке сменилась бы администрация и плана Маршалла не случилось: захлебнулись бы и Аденауэр, и Эрхард.
Ан. К.: Примаков меня сменил в январе 1996 года, но до этого все годы он был начальником СВР, называл себя другом Саддама Хусейна. Кто-нибудь может предположить, что американский президент и другие руководители западных стран не знали, что в нашей разведке те же лица продолжают заниматься тем же самым. Вот он сидит и знает, что мои агенты, как Чапман очаровательные или козьи морды, конкретно против него работают. Я к нему прихожу и говорю: «Билл, ты на это не обращай внимания, это же нормальная ситуация. Мой наган к тебе приставлен, я продолжаю его чистить каждое утро, заряжать каждое утро, но это тоже ерунда. Дай мне, пожалуйста, план Маршалла».
А. К.: Андрей, не так. Можно было прийти и сказать: «Ты видишь, у нас в стране две России. Одна Россия — это та, которую представляю я, а другая — которая чистит наган и ведет эту подрывную работу».
Ан. К.: Я представлял всю Россию, я — министр иностранных дел России.
П. А.: Алик, надо иметь очень большую смелость, чтобы поставить на тех, кто не может справиться со своей собственной страной.
А. К.: А можно вопрос? Зачем поставили Примакова руководить СВР?
Ан. К.: Это Борис Николаевич.
А. К.: Ты его хорошо знал, расскажи, зачем он это сделал?
Ан. К.: А зачем Борис Николаевич многое другое сделал? Выкинул Гайдара.
А. К.: Допустим, это был компромисс по отношению к съезду, но по Примакову даже вопроса не было.
Ан. К.: Компромисс по Гайдару на том съезде был невынужденный. Это мое глубокое убеждение. Я говорил об этом Борису Николаевичу.
П. А.: Конечно, он мог сохранить Гайдара. Вопреки съезду.
А. К.: Тогда зачем он его сдал?
Ан. К.: Бывший секретарь обкома приехал в Америку, увидел супермаркет, потом к нему пришли люди из «ДемРоссии» типа Сахарова и Бурбулиса, потом Гайдар, Козыревы всякие и т. д. — вся эта шпана демократическая, которая ему навешала лапши на уши. Он честно в этот момент поверил. К тому же это был инструмент борьбы с Горбачевым.
А. К.: Вы уж определитесь: либо честно поверил, либо как инструмент.
Ан. К.: И то и другое. Элемент честности есть. Потом, когда он сам стал царем, когда боролся с Верховным Советом, ему тоже это все было надо, потому что демократия была как бы знаменем. Но конечно, Гайдар его раздражал, и я, хотя у нас с ним были очень близкие отношения долгое время, раздражал тоже.
