— Гийом, у Льюиса пустой бокал. Подлей ему вина, — просит Лили, ставя на стол корзинку с хлебом.
Джи наливает себе и отцу. Он предлагает вина и мне, но я качаю головой.
— А почему оно там? — спрашиваю я, все еще разглядывая фотографию. — То есть как сердце попало в этот сосуд?
Джи смотрит на отца.
— Ты ей ничего не рассказывал?
— Она только что узнала самое основное. Факты, в которых мы уверены.
— Что это просто человеческое сердце?
— Да.
— Льюис, Льюис, Льюис, — вздыхает Джи. — Садись сюда, Анди. — Он пододвигает мне стул. — Это удивительная история. Сейчас я тебе ее поведаю.
— Джи, вряд ли Анди будет интересно… — начинает отец.
— Мне интересно, — перебиваю я, злясь, что он вмешивается.
Отец кривится, но кивает.
— Ладно, — говорит он. — Только никаких сказок, Джи. Придерживайся фактов. Домыслы не имеют значения.
Джи откидывается на стуле.
— По-твоему, вся моя работа, а заодно труды Олара, Лефевра, Шама, Карлейля и бесчисленных других историков — это все сказки? А современные находки? Письменные свидетельства, тюремные записи? Это — домыслы?
Отец забирает у меня стопку фотографий и отодвигает их на дальний конец стола.
— Человеческое сердце состоит не из сказок, — отрезает он.
— Именно из сказок! — возражает Джи.
— Сердце состоит из белков, которые получаются из аминокислот и управляются электрическими импульсами.
Джи хмыкает.
— Возьмем твою обворожительную подружку, Минну. Ты любишь ее всем сердцем или каким-то непонятным набором аминокислот?
Отец краснеет и начинает беситься. Потому что его обворожительной и, к слову, беременной подружке — всего двадцать пять лет.
— В аминокислотах нет ничего непонятного, — говорит он раздраженно. — А любовь, как бы нам ни хотелось ее идеализировать и воспевать, — всего лишь результат протекающих в организме химических реакций, равно как и остальные эмоции.
Джи смеется и толкает меня локтем:
— Вот зачем я его нанял! В нем нет ни крупицы воображения. Он всегда точен и непредвзят, и весь мир его за это ценит.
— Глупости, Гийом, — говорит Лили, ставя кастрюлю на стол. — Ты нанял его, потому что он нобелевский лауреат и все газетчики захотят сфотографировать ученого-легенду. И это обеспечит тебе всеобщее внимание, которого ты так жаждешь.
— Я его не жажду, дорогая. Оно мне необходимо. Это разные вещи.
— А мне необходимо принести ужин. Не хочешь мне помочь? — спрашивает Лили и выжидающе смотрит на него.
— Я хочу, — говорит отец и идет с ней на кухню.
— Что, правда, Джи? Отец занимается этим ради паблисити? — спрашиваю я. Звучит сомнительно. Он и так знаменит, и вообще до сих пор это было ему безразлично. Единственное, что когда-либо имело для него ценность, — это работа.
— Правда. Только это мне требуется паблисити, а не ему, — признается Джи. — В музее будет постоянная экспозиция, повествующая об истории этого сердца и о том, как его идентифицировали. Твой отец знает, что для меня значит открытие музея. Поэтому он согласился предоставить мне в помощь свою репутацию. Благодаря его участию мы привлечем кучу внимания — со стороны газет, телевидения и интернета. А внимание можно монетизировать.
— Так что за история? Ты до сих пор не рассказал.
— Не рассказал, — кивает Джи. — Вот что важно понимать про Французскую революцию, Анди: она была достаточно сильна, чтобы свергнуть древнюю монархию, но в то же время она была невероятно уязвима. Ей угрожали со всех сторон. И люди, которые возглавляли эту революцию, которые отчаянно верили, что человечество заслуживает лучшей доли, чем жить под тиранией монархов, — эти люди защищали ее как могли. Иногда их методы были жестоки…
Я перебиваю его:
— Постой, Джи. Я имела в виду историю про сердце. Историю Революции я более-менее знаю.
Джи поднимает бровь:
— Неужели?
— Да. Мы проходили Французскую революцию в школе. А также американскую, русскую, китайскую и кубинскую. У нас в Святого Ансельма революции вообще довольно популярны. Даже малышня ходит в беретиках а-ля Че Гевара.
Джи смеется.
— Ну-ка давай, расскажи мне, — просит он. — Что тебе известно?
— Значит, так. Экономика Франции развалилась, рабочие голодали, аристократы тоже негодовали и все такое. Короче, три сословия — духовенство, дворянство и простолюдины — собрались вместе, назвались Национальной ассамблеей и свергли короля. Это не понравилось Австрии, Англии и Испании, и они напали на Францию. В самой Франции тоже были недовольные, так что началась еще и гражданская война. Максимилиан Робеспьер воспользовался бардаком, чтобы взять власть в свои руки. Наступила эпоха Террора — Робеспьер принялся направо и налево рубить головы врагов, а врагами он считал практически всех, включая революционеров помельче, которые были с ним не согласны, — вроде Жоржа Дантона и Камиля Демулена. Когда до Ассамблеи наконец дошло, что страной правит псих, они ему тоже отрубили голову. Потом придумали новую форму правления — Директорию. Но она долго не продержалась. Власть захватил Наполеон Бонапарт. Он провозгласил себя королем, и Франция, в принципе, вернулась к тому же, с чего начинала. Примерно так. Если вкратце.
