— На пике Террора в одном только Париже обезглавили сотни и сотни людей, — продолжает Джи. — Многих казнили по голословному обвинению, без суда и следствия. Город залило кровью в совершенно буквальном смысле — она текла по сточным канавам. Казни были излюбленным зрелищем парижан. На площади продавали напитки, люди дрались за места с лучшим обзором, а…
— Гийом! — раздается откуда-то сверху. — Хватит вещать, веди гостей наверх. Они устали и хотят есть!
Я узнаю голос Лили, его жены.
— Мчимся к тебе, любовь моя! — отвечает Гийом.
Мы поднимаемся на второй этаж. Джи по пути открывает коробки и откидывает пленку, чтобы мы полюбовались его экспонатами: вот коллекция революционных флагов, вот огромное знамя с напечатанной на нем «Декларацией прав человека», вот чей-то старинный герб с пронзенной розой, истекающей кровью.
— Пятнадцатый век, — сообщает Джи. — Герб герцогства Овернь. Он висел в родовом шато герцогов Овернских до самой Революции, пока последнего герцога вместе с супругой не отправили на гильотину за то, что они поддерживали короля. Тут на латыни написано: «Из крови розы лилии растут». Видите? Капля крови стекает из розы на флер-де-лис — белую лилию, символ французских монархов. Род герцогов Овернских был очень влиятельным, они всегда хранили верность престолу и проливали кровь, а иногда и жизнь отдавали за своих королей.
Мы взбираемся по лестнице мимо третьего этажа, где располагается мастерская Лили, на четвертый, откуда уютно пахнет прогретым камином. Лили встречает нас перед лестницей и по очереди целует, а когда отец и Джи проходят вперед, она еще раз целует меня и крепко прижимает к себе. Я обнимаю ее в ответ. На ней два мятых свитера, Один поверх другого. Черные волосы кажутся седыми из-за мраморной пыли. Мы вместе входим в их просторный лофт на последнем этаже старой фабрики.
— Я так обрадовалась, когда Льюис позвонил предупредить, что ты тоже приедешь! — говорит Лили. — Он сказал, ты тут будешь работать над школьным проектом? Ужасно интересно!
— Да, это правда интересно, — вру я в ответ.
Она спрашивает, как мама. По мере моего рассказа глаза Лили краснеют. Они с мамой жили в одной комнате в Сорбонне. Как-то вечером Лили привела маму на вечеринку к Джи, а там был отец. Так мои родители и познакомились. Я знаю Лили и Джи всю свою жизнь.
— Бедная моя Марианна, — вздыхает она, вытирает глаза рукавом и снова притягивает меня к себе. От нее пахнет специями и духами «О Д'Адриен». Мама тоже их любила. И готовить любила, как Лили. Когда-то и в нашем доме пахло чесноком и тимьяном, а не тоской. Когда-то очень давно.
Лили спрашивает, как я живу, и я отвечаю, что все в порядке. Она поворачивает мое лицо к себе. У нее сильные пальцы скульптора.
— Скажи честно, как ты?
— У меня все хорошо, Лили. Правда, — повторяю я, изображая улыбку. Не хочу ничего обсуждать, чтобы не разреветься прямо у нее в гостиной. Дорога меня измотала, и я сейчас почти ничего не чувствую, внутри все будто онемело. Хочется сохранить это онемение. Так проще. Я спрашиваю, куда можно повесить куртку. Лили советует ее не снимать — батареи еле греют, а от камина не так уж много тепла. Предупредив всех, что ужин будет через час, она вручает мне поднос с бутылкой вина и бокалами. Я несу его к длинному деревянному столу, где сидят отец и Джи, недалеко от входа в кухню. Наливаю им по бокалу, но они зарылись в документы и не замечают меня.
— Фонд разрешил взять на анализ лишь крохотный образец, — говорит Джи. — С самого краешка. Там получится не больше грамма.
— Один грамм на три лаборатории? — Отец хмурится. — И Бринкманн и Кассиман — оба согласились?
— Куда им было деваться? Или грамм на всех, или ничего.
Отец не вдавался в подробности, когда говорил про дела в Париже. Упомянул только, что Джи сотрудничает с каким-то историческим фондом и пригласил его провести для них некое исследование. По мне, так это забивание гвоздей микроскопом. Все равно что просить Стивена Хокинга объяснить устройство рычага.
Отец и Джи продолжают обсуждать свое, и я решаю побродить по гостиной. Разглядываю кучу ящиков, коробок, мраморных бюстов, большую игрушечную обезьяну, восковой манекен, коллекцию мушкетов в старой бочке, часы на книжной полке. Нахожу шиньон из настоящих волос, расписные чайные шкатулки, несколько магазинных вывесок, миску со стеклянными глазами и перевязанную лентой картонную коробку. На ней написано: «Прощальные письма осужденных, 1793». Я открываю коробку и осторожно достаю верхнее письмо. Бумага ломкая от времени. Почерк попробуй еще разбери. Как и старинную грамматику.
