Я плюхаюсь на его кровать и натягиваю на себя одеяло. Он ставит на подушку рядом со мной тарелку с самосами. Семейству Гупта принадлежат десять индийских ресторанов.
— Ну, чего нового? — спрашивает он, усаживаясь обратно за стол.
— Слушай, а можно мне… — начинаю я с набитым ртом, но тут он поднимает палец.
— Да, мэм, я уже звонил в пресс-службу, — говорит он в микрофон. — Они дали ваш номер. Нет, я не репортер. Я хочу, чтобы президент Карзай прокомментировал мою выпускную работу. Я учусь, да. В Америке. В школе Святого Ансельма. Знаете? Святого Ансельма, в Бруклине… Алло. Алло?
Он снимает наушники и чертыхается.
— Ви, я в шоке. Я-то думала, сейчас Карзай скажет талибам — подождите минутку, я тут приму звоночек. Особенно когда услышит про Ансельма.
Он смотрит на меня с укоризной. Я собираюсь спросить, нельзя ли у него переночевать, но со стороны лестницы доносятся целенаправленные шаги, потом они раздаются в коридоре, и наконец мы слышим:
— Виджей! Виииииджееей!
— Прячься, — шепчет он. — Грядет извержение родительского инстинкта.
Миссис Гупта — женщина бесстрашная. Мало ли что может делать семнадцатилетний парень у себя в комнате после полуночи — я берусь назвать далеко не одно неприличное занятие, — но она даже не стучит, она просто распахивает дверь и застывает на пороге, уперев руки в боки, сверкая глазами — истая богиня Кали в махровом халате.
— Виджей! Ты с кем это разговаривал?
— Да я по телефону.
— Я слышала два голоса! Два! Почему ты не занят уроками? Ты что, хочешь всю жизнь смешивать карри? Думаешь, в Гарвард принимают бездельников, которые днем и ночью дурью маются? Зачем ты тратишь свое время неизвестно на кого?
— Вот спасибо, миссис Гупта, — отзываюсь я. Ее вообще-то зовут Рупал. Но я ни разу не слышала, чтобы кто-то обращался к ней по имени.
— А, это ты, Анди. Что ты делаешь в постели моего сына в такое время?
— Пытаюсь вздремнуть.
— У тебя что, нет своей постели? И своего дома? Разве Виджей может так сосредоточиться на учебе? А ты сама? Жизнь вам не гульки! Нужно получать хорошие оценки. И тебе, и тебе. Знаешь, что будет, если получать плохие? А я тебе расскажу…
Виджей откидывается на стуле и издает стон.
— Ты будешь целую жизнь печь чапати для нищебродов-иммигрантов, потому что будешь еще беднее их! Будешь жить в одной комнате с десятью такими же неудачниками в каком-нибудь клоповнике на Джексон-Хайтс, потому что Бруклин-Хайтс на прожиточный минимум не потянешь! Нет, нет и нет! А что ты будешь есть? А чем платить по счетам? Это вам настоящая жизнь, а не канал «Эй-би-си»…
— «Эм-ти-ви», — поправляет Виджей.
— …где какие-то придурки в татуировках целыми днями играют на гитарах, и никто никогда не работает! — Она переводит дыхание и заключает: — Вы, дети, все-таки бессердечные. Столько беспокойства родителям доставляете!
Закончив тираду, она устремляет на Виджея взгляд, исполненный трагизма, будто ее сын — серийный убийца, а не отличник, на чьем горизонте уверенно маячит Гарвард.
— Возвращайся к себе, Анди, — говорит она. — Порядочные девушки в такое время должны сидеть дома. Твоя мама будет волноваться.
Потом она обращается к Виджею:
— А президенту Зардари ты уже звонил?
— Мам, иди уже спать! — рычит Виджей.
Миссис Гупта уходит. Виджей вздыхает:
— Мне светят зимние каникулы в Мумбае. Ей-богу, только этого не хватало. Слушай, а правда, что ты делаешь в моей постели в такое время?..
— Я хочу тебя, бэйби.
Мы оба ржем как кони. Виджей встречается с отличницей из Слейтера, красоткой по имени Кавита, которая собирается стать врачом-педиатром. Они вместе бегают в Проспект-парке. А я встречаюсь с чуваками, похожими на Джоуи Рамона. Они тоже иногда бегают. Преимущественно от охранников магазинов.
— Что стряслось-то? — спрашивает он.
— Ничего. Ты вообще о чем?
— Да у тебя вечно все не слава богу. Ты у Ника была?
— Угу.
— И как?
Я ему подмигиваю.
— Утренние газеты тебе все расскажут.
— А если серьезно?
Я хочу сказать, что действительно чуть не угодила в утренние газеты. Что никогда еще не была так близко к краю. Во всех смыслах. Буквально — мне оставался один шаг с крыши. Еще я хочу рассказать ему про отца. И про мать. И про Париж. За этим я и пришла, если уж честно. Поговорить о том, как мне страшно. Но я молчу. Потому что вот он, сидит передо мной, с наушниками на шее, среди завалов из книг и блокнотов, и ему сейчас не нужна еще одна забота в моем лице. Ни сейчас не нужна, ни потом. Ему нужно говорить с Даунинг-стрит, с Елисейским дворцом и с Белым домом. Вот на что он должен тратить свой ум и свое время.
