А вокруг, казалось, никто ничего не замечал.
Поездка в автобусе была как страшный сон. День выдался сырой, дождливый, и в автобусе стояла духота, как в раздевалке для спортсменов после труднейших состязаний. На сиденье рядом плюхнулся мутноглазый субъект с трехдневной щетиной на подбородке, и Филиппу разом припомнилось, как в студенческие дни он зарабатывал себе на жизнь тем, что чистил чаны на пивоваренном заводе.
— Ш — ш — шикарное утро, док, правда? — выдохнул мутноглазый.
Филипп побледнел. Сосед еще вдобавок позавтракал чесночной колбасой! Напротив сидел какой — то толстяк, изо рта у него, точно некий отвратительный нарост, свисала потухшая сигара. Филиппа замутило, он закрыл лицо рукой, пытаясь незаметно зажать нос. Наконец со стоном облегчения он вывалился из автобуса у ворот лаборатории.
На лестнице он встретил Джейка Майлза. Джейк был бледен как полотно.
— Привет, — слабым голосом выговорил Филипп. — Отличная погода. Похоже, что и солнце выглянет.
— Да — а, — ответил Джейк. — Погода отличная. А ты… э — э… как ты себя чувствуешь, ничего?
— Отлично, отлично. — Филипп швырнул шляпу в свой шкафчик и с напускной деловитостью открыл инкубатор, где у него хранились колбы с вакциной. Но тотчас захлопнул дверцу и вцепился в край рабочего стола с такой силой, что побелели суставы. — А почему ты об этом спрашиваешь?
— Да так. Просто ты сегодня неважно выглядишь.
Оба молча уставились друг на друга. Потом, точно по сигналу, взглянули в дальний конец лаборатории, где за перегородкой помещался кабинетик Коффина.
— А шеф уже пришел?
Джейк кивнул.
— Он там, у себя. И дверь запер.
— Придется ему, пожалуй, отпереть, — сказал Филипп.
Доктор Коффин отпер дверь и, попятившись, прислонился к стене; лицо у него было серое. В кабинетике разило патентованным средством, каким хозяйки освежают воздух в кухне.
— Нет, нет, сюда нельзя, — пискнул Коффин. — Даже не подходите. Я не могу сейчас с вами разговаривать. Я… я занят. Мне нужно срочно сделать одну работу…
— Рассказывай! — рявкнул Филипп. Он поманил Джейка в кабинетик и старательно запер за ним дверь. Потом повернулся к Коффину. — Когда это у тебя началось?
Коффин дрожал как осиновый лист.
— Вчера, сразу после ужина. Я думал, задохнусь. Встал
и всю ночь бродил по улицам. Господи, какая вонь!
— А у тебя, Джейк?
Доктор Майлз покачал головой:
— Сегодня утром. Я от этого проснулся.
— И у меня сегодня утром, — сказал Филипп.
— Но я не понимаю! — завопил Коффин. — Кроме нас, видно, никто ничего не замечает!
— Пока не замечает, — сказал Филипп. — Не забывайте, мы трое первыми сделали себе прививку. Ты, я и Джейк.
Прошло ровно два месяца.
У Коффина на лбу выступили капли пота. Он глядел на своих коллег и холодел от ужаса.
— А как остальные?
— Мне кажется, нам надо придумать что — нибудь сногсшибательное, да поживее, — сказал Филипп. — Вот что мне кажется.
— Сейчас самое главное — сохранить все в тайне, — сказал Джейк Майлз. — Пока у нас нет полной уверенности — никому ни слова.
— Да что же случилось? — закричал Коффин. — Всюду вонь невыносимая! Вот ты, Филипп: ты утром курил сигарету, я ее и сейчас чувствую, даже глаза слезятся. Если б я не знал вас обоих, голову бы дал на отсечение, что вы по меньшей мере неделю не мылись. Все запахи, сколько их есть на свете, вдруг точно взбесились…
— Ты хочешь сказать, усилились, — поправил Джейк. — Духи все равно пахнут приятно, только чересчур резко. То же самое с корицей, я нарочно ее нюхал. После этого у меня полчаса текли слезы, но пахло — то все — таки корицей. Нет, помоему, сами запахи ничуть не изменились.
— А что же тогда изменилось?
— Очевидно, наши носы. — Джейк в волнении зашагал по комнате. — Вот возьмите собак. Без обоняния они жить не могут, и у них насморка не бывает. Да и другие животные — вся их жизнь зависит от чутья, и ни одно никогда не страдает хотя бы подобием насморка. Многоцентрический вирус поражает только приматов, а высшей своей силы достигает лишь в человеческом организме.
Коффин горестно покачал головой.
— Но откуда вдруг взялась эта гнусная вонь? У меня давным — давно не было насморка…
