Он знал, что в доме часто бывает старшина де Сфорно, который имел большое влияние на Иосифа Царфати.
— Может быть, Лютер выполнит великие дела для своего народа, — ответила она умно и серьезно, — а вы — для своего.
— Это хорошо сказано!
Ее ясные, простые мысли хорошо действовали на него, так же, как и ее спокойный невинный взгляд. Темно-каштановые волосы, сложенные в высокую прическу, — они у нее были очень густые, — обрамляли лицо у самых глаз, золотисто-карий блеск которых смягчался длинными густыми ресницами. Круглые щеки, розовые и в ямочках, твердой линией облегали бледно-розовые, плотно сжатые губы, открывавшиеся только во время речи.
Приободренная его похвалой, она продолжала.
— Последние папы все относились к нам хорошо, и я не вижу, почему нам следует желать крушения их власти?
Он посмотрел на нее насмешливо и в то же время нежно, как смотрят на умного ребенка, который приводит в изумление своими познаниями и стремлением походить на взрослого. А она его упрашивала:
— Скажите еще что-нибудь, учитель! Я так охотно слушаю вас.
— Наша ошибка, — сказал он задумчиво, — заключается в том, что мы ожидаем нашего спасения всегда извне — от других. Когда я недавно был в Венеции, там только и говорили, что об английском короле Генрихе. Некоторые вбили себе в голову, что он будет еврейским Мессией, если мы поможем ему расторгнуть брак и жениться на Анне Болейн. Здесь, в Риме, я вижу, что все взоры устремлены на германского монарха. Мы постоянно заняты чужими заботами, постоянно мы на положении паразитов, — если не у чужих радостей, то, по крайней мере, у чужого горя. И ничто не служит нам уроком.
— Что же следует нам делать?
Он глубоко вздохнул и уже больше не слышал ее вопросов и речей, а всецело ушел в свое горе. Она заметила, что он не обращает на нее внимания, и тихо вышла из комнаты.
Чтобы развеселить его, она на другой день привела с собой трех подруг. Девушки пели мадригалы в четыре голоса, потом танцевали. Музыканты на лютнях и скрипках аккомпанировали им. Дина отвесила поклон Реубени:
— Это мы делаем в вашу честь, господин, чтобы вас покинула печаль.
И снова закружились стройные девичьи руки, изгибались в танце нежные тела в такт мелодии. Голубой воздух, запах травы, шелест пальмовых листьев за открытым окном. Радостью выздоровления дышала насыщенная ароматом комната и весело приветствовала танцующих.
— Нравятся вам наши танцы? — спросила Дина.
Реубени слабо кивнул головой.
— У вас хорошие намерения, но Бог знает мои мысли и знает, что сердце мое денно и нощно принадлежит его делу.
Девушки удалились.
— Дина!
Она уже была у двери и вернулась к нему.
Он шутливо погрозил ей пальцем.
— Для какого праздника заучила ты эти песни и танцы? Уж не готовится ли твоя свадьба?
Она запротестовала.
— Так в чем же дело?
— Папа подтвердил «Capitoli» рабби Даниеля. Все этому рады. Теперь во всем Риме будет только одна община. Брат мой на следующей неделе устроит в честь рабби большой парадный обед.
Сар поморщился.
Дина подошла поближе, молитвенно сложив руки.
— У меня к вам просьба.
Он удивился ее взволнованному тону.
— Что с тобой, дитя мое?..
— Вас тоже пригласят. До сих пор вы всегда отказывались. Но на этот раз, — если вы можете, если ваше здоровье, как мы надеемся, к тому времени восстановится, — на этот раз вы не должны отказываться. Не делайте этого, прошу вас.
— Что тебя так мучает, скажи мне все, Дина.
— Меня мучает… — Она запнулась и опустила глаза. — Я одного не понимаю, совершенно не могу понять. И нет того часа, когда бы я о том не думала… Вы присутствовали на празднествах римской академии, были у господина фон-Горица, были в гостях у многих кардиналов, а у нас ни разу не были. Ни разу не почтили своим присутствием евреев. Вы нас презираете.
Она почти расплакалась.
— Вы готовы бороться за нас, но не вместе с нами. Я мучаюсь и не могу понять этого. Разве мы так презренны? Разве мы так дурны?
Ее благородное лицо пылало гордостью, и это шло к ней. Ему понравился этот гнев, вызванный чувством собственного достоинства, в котором чувствовались какие-то отзвуки недавней музыки и ритмического танца.
