В места, заселенные евреями, он решался заходить только с крайней осторожностью. Он не хотел, чтобы его узнали. Хотел выждать благоприятный момент и тогда выступить. Но предварительно ему надо было, как это он всегда делал, — и этим был обязан своему успеху — обстоятельно разузнать о политическом положении и частных делах тех людей, с которыми он собирался вести переговоры. В первую очередь он интересовался папой, с которым он снова хотел свидеться. Но ему со всех сторон говорили, что папа надломлен обрушившимся на него несчастьем и готов на все уступки по отношению к императору. Железному кулаку Испании подчинился и этот нежный, умный и знающий людей скептик-философ. Слухи подтвердились. Климент с большой помпой отправился в Болонью, чтобы там, в знак прощения, примирения и даже союза, подать руку человеку, войска которого разгромили Рим. А затем он короновал его императором в храме Святого Петра. Нельзя было показать более явственно, что он считал свое дело проигранным.
Во время торжественной церковной службы император Карл V исполнял древние обряды, помогал служить в церкви, передавал Святые Дары, сосуд с водой «так красиво и благолепно, что все окружающие удивлялись и радовались. Казалось, что он имеет опыт в таких делах и много упражнялся в них». По выходе из церкви разрушитель Рима поддерживал стремя, помогая папе сесть на лошадь. И Климент терпел это. Чего же можно было ожидать от него, если он принимал такие притворные почести!
Как яд, впитывал Реубени эти вести из Болоньи.
Он нашел убежище в театре Марцелла, в развалинах старого здания. В сущности, это пещерное помещение занимал сапожник, устроивший здесь свою квартиру и мастерскую. Но в глубине темного полуразрушенного здания была широкая каменная лестница, которая, должно быть, раньше вела в галерею. Эту лестницу сапожник из сострадания уступил обоим чужеземцам — Реубени и Тувии. Две верхние ступени они, при помощи соломы, приспособили для спанья, нижние же ступени служили стульями и столом.
Они жили неподалеку от еврейских улиц. Но все же не в самом еврейском квартале. Он всегда так старался выбирать свое жилище. Из театра Марцелла он ходил на еврейскую площадь, на Тибрский остров, в Трастевере. Вскоре он заметил, что его опасения были излишни. Никто не оглядывался в его сторону. Кто мог бы предположить в этом нищем прежнего сара и предводителя? Виски у него поредели, густая черная борода на пожелтевшем лице сильно поседела. При нем не было больше знамени, он не носил обращающего на себя внимание платья. Все это в течение тяжелых годов скитания после отъезда из Тавриды развеялось по всем направлениям ветра. В дырявом бесформенном одеянии Реубени терялся в толпе.
Еврейский квартал в Риме тоже был разгромлен. Вилла врача Иосифа Сарфати была разрушена. Сарфати сам умер; умерла и Дина — его милая и умная сестра. Все, что когда-то было так мило, было растоптано, рассеяно.
Из старых еврейских семейств, по-видимому, остались лишь немногие. Все это были новые лица. В развалинах ютились беженцы. Беженское движение среди евреев не прекращалось, и только люди менялись. Теперь они прибывали из других краев света. В этих жалких жилищах Реубени приходилось слышать злые речи. Там тайком посмеивались, что среди испанских солдат, свирепствовавших в Риме, было немало маранов. В те ужасные ночи гордые прелаты и аристократы Рима не раз дрожали перед евреем, принявшим облик христианина. «Наша месть эдомитам». Реубени краснел от стыда. Этот неизменный вид греха он всегда желал предупредить своим великим грешным делом. Но Бог не дал ему своего благословения.
Говорили ли еще среди евреев о Реубени и о его плане? Нет. То, что однажды заставило сильнее биться все сердца, оказалось давно забытым среди нового надвинувшегося бедствия и позора.
Нет, однако, не совсем. Иногда до него доходили слухи о некоем посланце Реубени, который проповедует в далеких странах, в Адрианополе, и обращает неверных в свою веру.
— А когда cap был в Риме, он тоже проповедовал?
Когда он задавал этот вопрос, его не понимали. Людям было, по-видимому, безразлично, будет ли улучшено их положение при помощи проповедей или каких-либо других, менее обычных средств. Они устремлялись ко всякому, кто что-нибудь обещал им.
