Король приказал сару в двухмесячный срок покинуть Португалию.
Он просил аудиенции и получил ее. Ему был оказан благосклонный прием. Выяснилось, что раздражение короля было поверхностным и поддерживалось его окружающими. В конце концов у короля на все протесты Реубени имелись только старые возражения.
— Ты явился, чтобы разрушить мое королевство, возвращая маранов обратно в иудейство. И все целуют тебе руку, несмотря на мое запрещение. — В ребяческом уме монарха крепко засели эти сплетни, которые распространялись при дворе.
Сар сумел и на этот раз, как он неоднократно делал раньше, успокоить ребенка, оскорбленного в своем достоинстве. Но тут на его наморщенном лбу отразилась, наконец, подлинная мысль.
— Если ты не бунтовщик, то как же ты допустил, чтоб твой друг Диего Пирес, секретарь моего апелляционного суда, совершил над собой иудейский обряд? — Король вскочил и затопал ногами. — И почему ты мне не скажешь, где он скрывается?
Вечно этот роковой друг! Реубени должен был убедиться, что всякое противоречие бесполезно. Когда прозвучало это волшебное роковое имя, он отказался от дальнейшей борьбы. Попросил только дать ему королевскую грамоту, подтверждающую серьезность переговоров, которые имели место.
— Для кого это тебе надо?
— Для моего брата, царя Иосифа, и для его святейшества папы, — чтобы доказать, что с моей стороны было сделано все возможное.
И он твердо решил снова начать сначала, отправиться в Рим и там искать новых путей.
Король и брат его кардинал — инфант Генрих — пожелали еще раз взглянуть на знамена, которые уже однажды возбудили их любопытство. Сар гордо отказал им:
— Эти знамена — символ единения между мною и коленами израилевыми. Только когда наша армия будет выстроена в боевом порядке, я снова разверну их.
— Прими нашу веру, и я назначу тебя одним из наших военачальников, — счел нужным предложить кардинал.
Сару было нетрудно спокойно отнестись к такому явному проявлению ограниченности:
— Я не желаю быть по отношению к брату моему и старейшинам Хабора подобным ворону из Ноева ковчега который был послан на разведку и не вернулся назад.
В мрачном спокойствии он вернулся в Сантарем.
Самообладание покинуло его только тогда, когда он вошел во дворец, с которым он вскоре должен был распрощаться. Он открыл ящик, где лежали знамена. Ему ударил в нос пыльный спертый воздух, что-то вроде запаха тления. Эта покрытая шитьем, полуистлевшая шелковая материя, которая была значительна и великолепна как весть о надвигающихся народных массах, производила теперь жалкое, безжизненное впечатление в шкафу. Знамена есть, но нет армии. Сознание неудачи причиняло ему мучительную боль.
Несколько дней спустя посланец короля привез документы. Монарх в официальных выражениях высказывал свое сожаление по поводу того, что он не может в настоящее время поддержать план похода и союза, предложенный послом Хабора. Он считает этот план для себя весьма почетным, но в настоящее время его военные силы заняты другими предприятиями.
* * *
К этому была приложена еще другая грамота: свободный пропуск для посла, его свиты и имущества. Кроме того, при отъезде из гавани Тавиры ему должны предоставить на государственный счет хороший корабль и передать в виде подарка от короля триста дукатов.
Крайняя подавленность овладевала маранами во всех городах и деревнях, через которые Реубени со своей свитой продвигался к берегу.
Все чувствовали, что рушилась великая надежда.
Догадывались также, что инквизиция не заставит себя ждать. Сар добился только небольшой отсрочки. Свет уже догорал. Сар ехал молчаливый, непроницаемый во главе своей свиты. Лицо его было неподвижно и спокойно, совершенно такое же, как при его приезде в Португалию. И он снова постился. В нем ничего не изменилось. Но на лицах учеников сквозило разочарование. И если бы даже это не было так очевидно, то изменившееся отношение властей красноречиво свидетельствовало о происшедшей перемене. Реубени прибыл в Португалию свободным господином; в каждой местности алькады и почетная свита приветствовали его от имени короля. Теперь тоже на остановках всюду при нем ставили стражу. Но она обращалась с ним скорей как с заключенным. Ему было запрещено останавливаться на ночлег в домах маранов, и солдаты, очевидно следуя «приказу свыше» (потому что всюду это делалось одинаково), не позволяли маранам посещать его.
