Даже перелом правой руки не оказался таким чрезвычайным обстоятельством. В середине февраля 1880 года, благодаря заботе доктора Террье, Ренуар практически выздоровел. Но даже когда его правая рука в течение нескольких недель была в гипсе, это не помешало ему работать. Он написал тогда своему другу, критику Теодору Дюре: «Я развлекался, рисуя левой рукой; это очень забавно и даже лучше, чем то, что я делал правой. Я считаю, что мне повезло, что я сломал правую руку; это позволило мне прогрессировать». Ренуар отказался представить свой «прогресс» на пятой выставке импрессионистов, находящейся в стадии подготовки.
Для его отказа от участия в выставке были две существенные причины. С одной стороны, он упрекал Дега, настаивавшего, чтобы выставка, организованная в апреле 1879 года на авеню Опера, дом 28, считалась выставкой «независимых художников». Ренуар разделял точку зрения своего друга Моне, заявившего одному журналисту: «Я импрессионист и навсегда останусь им, но я вижу крайне редко истинных соратников, мужчин и женщин. Маленький храм превратился сегодня в банальную школу, открывшую свои двери любому последнему мазиле». Ренуар, в частности, не одобрял участие в выставке Рафаэлли75 и Гогена, которых пригласил Дега. У него не было ничего общего с подобными «независимыми». Как-то раз по поводу одного из полотен Рафаэлли Ренуар прошептал на ухо Ривьеру: «В этих картинах всё настолько бедное, даже трава!» С другой стороны, успех портрета мадам Шарпантье позволял Ренуару надеяться, что он не будет отвергнут жюри следующего Салона.
В Салон на этот раз были приняты три его полотна — «Портрет Люсьен Доде», «Сборщики мидий в Берневале» и «Задремавшая девушка» и пастель «Портрет мадемуазель М.» Для последней работы позировала Анжела, продавщица цветов, в мёртвый сезон подрабатывавшая в качестве модели. Она восхищала Ренуара своими шутками, иронией, комической пантомимой, воодушевлением, с каким рассказывала о приключениях сутенёров и девушек Монмартра. Хотя постоянная смена её любовников и отсутствие дома по ночам несколько раз в неделю вызывали упреки матери: «Ты себя изнуряешь», — это не мешало Анжеле быть прекрасной натурщицей. Ренуар надеялся, что она согласится приехать позировать в Шату, в десяти километрах от Парижа. Ему хотелось написать её на террасе ресторана Фурнеза над Сеной. Оставалось только дождаться возвращения хорошей погоды…
Во Дворце промышленности работы Ренуара и Моне были помещены на самых невыгодных местах, в галерее с плохим освещением. Друзья попросили Сезанна обратиться к Золя за поддержкой и передать ему копию их лаконичного письма министру изящных искусств: «Господин министр, два художника, известные как импрессионисты, обращаются к Вам с надеждой на Ваше содействие, чтобы выставить наши работы в следующем году во Дворце на Елисейских Полях в приемлемых условиях. Примите, господин министр, заверения в нашем глубоком уважении». 23 мая последовало новое обращение к тому же министру: в «Ла Газетт де Трибюно» был напечатан проект реформирования Салона, подготовленный Ренуаром и отредактированный Мюрером. Золя откликнулся на просьбу о поддержке серией из четырёх статей, опубликованных в «Ле Вольтер» с 18 по 22 июня. В третьей статье Ренуар прочёл строки, посвящённые ему: «Ренуар был первым, кто понял, что никогда не получит заказы, участвуя только в выставках “независимых”, а так как ему нужно было зарабатывать на жизнь, он снова стал представлять свои работы в официальный Салон, за что к нему стали относиться как к ренегату. Я за независимость, во всех видах; тем не менее я признаю, что поведение Ренуара мне показалось совершенно разумным. Следует признать, что официальный Салон предоставляет молодым художникам прекрасную возможность стать известными публике; учитывая наши традиции, это единственное место, где они могут добиться успеха. Конечно, пусть они сохраняют свою независимость в своих произведениях, не утрачивают свой темперамент, а затем сражаются за признание в условиях, наиболее благоприятных для победы». Как видим, заявление Золя было несколько двусмысленным. Но в конце он высказывается более определённо: «Большая беда в том, что ни один художник этой группы не сумел реализовать ту новую формулу, элементы которой ощущаются во всех их работах. Эта формула существует, но она бесконечно раздроблена. Ни об одном из их произведений, ни об одном из них самих нельзя сказать, что эта формула использовалась подлинным мэтром. Все они только предшественники, гений пока не рождён. Можно видеть их намерения, одобрять их; но тщетно искать шедевр, в котором была бы воплощена эта формула, который заставил бы всех склонить головы. Вот почему борьба импрессионистов ещё не достигла цели; они ещё не способны создать тот шедевр, какой пытаются, они лепечут, не в силах подобрать нужные слова». Этого следовало ожидать… Ведь несколькими месяцами ранее в салоне Шарпантье писатель, поддержав похвалу Ренуара в адрес Сезанна, затем бросил: «Но, между нами, это неудачник?» — и, несмотря на возражение Ренуара, добавил ещё: «В конце концов, Вы прекрасно знаете, что живопись — это не его дело!»
