А ветер подвывает. Пламя в камине рвется кверху. Хендрикье Стоффелс ставит на стол тарелки, миску, хлеб, зажаренный в масле. Она вносит огромное блюдо с дичью. Прекрасное время для ужина!
– А вино? – спрашивает Рембрандт.
– Это уже по вашей части, ваша милость. – Плоть Хендрикье не умещается в тесной одежде. Она гибка и стройна. Недаром доктор Бонус обратил на нее внимание. Здоровая деревенская кровь течет в жилах этой девушки. Кто ее рекомендовал?
– Надо зажечь свечи, Хендрикье. Парочку на столе. И в том углу тоже.
– Так много? – удивляется Хендрикье.
– Не надо жалеть свеч, когда такой прекрасный ужин.
Служанка краснеет. Ярче ее щек только фартук, который отливает будто китайский шелк, хотя вовсе не шелк.
– Хендрикье, откуда такой фартук?
– Я его давно ношу.
– Не замечал что-то. Очень хорош.
Когда на столе все готово, служанка прикидывает, не забыла ли еще чего.
– Как будто все, ваша милость. Приятного аппетита!
Рембрандт молчит. Смотрит на Хендрикье. И молчит.
– Еще чего-нибудь, ваша милость?
– Да, Хендрикье!
Художник порывисто встает, придвигает тяжелый стул к столу, прямо против себя. И эдаким широким жестом, словно жену бургомистра, приглашает сесть.
– Сюда? – Хендрикье испуганно отступает.
– Да, сюда. И тарелку вот сюда. И свечу вот сюда.
Все это Рембрандт проделывает сам.
– Что вы! Я сыта.
– Поужинай со мной. Неужели тебе не жаль покинуть меня здесь, в этой просторной столовой? Чтобы со мной ни души? Этого тебе хочется?
– Нет, ваша милость.
Он подходит к ней, снимает фартук, кидает его в угол. Берет за талию и усаживает.
Она послушна. Она как бы во сне. Она совсем, совсем не сопротивляется.
Рембрандт наливает вино ей и себе.
– Хепдрикье, а как хорошо? А? Этот ветер, этот огонь и ты, наподобие огня.
Она не знает, что и сказать. Пригубив вина, ставит бокал на край стола.
– Нет, Хендрикье, этот мы выпьем до дна.
Она послушно исполняет все, что он желает.
– Хендрикье, Титус спит?
– Да, ваша милость.
– Мои ученики?
– Давно умолкли.
– Во всем доме только мы с тобой бодрствуем?
Она не смеет поднять глаза.
– Хепдрикье… – В руках у Рембрандта полный бокал. Глаза сверкают, борозда между глаз исчезает. – Я очень стар?
Она поражена.
– Вы?! – восклицает она. – Кто вам сказал?
– И ты… – Рембрандт запнулся. И чуть позже: – И ты могла бы полюбить такого старика?
Она не успевает ответить. Он подбегает к ней, жарко целует в самые губы. Стул с грохотом падает, и они оба на полу, на ковре, в углу, куда не достают свечи… Неистовый и покорная…
О картине «Ночной дозор» Самуэль ван Хохстратен, живописец и офортист, ученик Рембрандта, писал в 1642 году:
«В своей картине, выставленной на улице Ниве Дулен, Рембрандт уделил большее внимание общему замыслу, нежели отдельным, заказанным ему портретам».
Искусствовед Арнольд Веймер говорил мне в Амстердаме:
– Присмотритесь к картинам Рембрандта, которые в Ленинградском Эрмитаже в Москве. Почти все они написаны после «Ночного дозора». Что о них можно сказать?
– Живопись Рембрандта засверкала ярче, тоньше светотени…
– Именно засверкала. Свет и цвет слились воедино. Они образовали единый феномен. Он поражает зрителя. Можно ли говорить о неудачах художника, его движении вниз после «Ночного дозора»?
– Наверное, нет. Но что-то же случилось с «Ночным дозором»? Отсутствие документов. В наличии только легенда, и она вроде бы ничего не говорит. Однако легенды, как правило, не рождаются из ничего. Что же все-таки случилось? Заказов стало меньше. Учеников стало меньше. На этот счет имеется целый арифметический подсчет.
– Я беседовал с учеными из Рейксмузеума. Это очень серьезные искусствоведы. Они считают так: конечно, конфликт с заказчиками был, тогдашнее общество не приняло картину так, как она того заслуживала. И в то же время «Ночной дозор» долгое время висел в стрелковой гильдии, затем – в ратуше. Словом, им любовались. Но вот удивительно: для новой ратуши Рембрандт не получил заказа. Константейн Гюйгенс, который первым заметил его еще в Лейдене, не включил его имя в список художников, которым поручалась работа. Это же факт!
– Чем вы это объясните, господин Веймер?
